Я поняла в очередной раз, что у меня дурацкая привычка все идеализировать. Я наивно полагала, что когда Ксавье снова будет дома, наша первая после перерыва ночь вместе выведет нас — нет, выведет его — на дорогу к выздоровлению. Но до этого было еще очень далеко.
Следующие две недели мои нервы и стойкость подвергались тяжелым испытаниям. Нет, на Ксавье у меня уходило не очень много времени. Он никуда не выходил из дома, к нему регулярно приходил реабилитолог и иногда Кармен, которой нравилось обедать с ним. Но, закрыв за собой дверь, она с трудом скрывала шок от настроя Ксавье. Я регулярно прибегала домой, чтобы узнать, все ли с ним в порядке — он не отвечал на мои звонки и не понимал, что я беспокоюсь. Когда я врывалась в гостиную, он чаще всего демонстрировал равнодушное удивление.
Присутствие Ксавье давило на всех домочадцев, и главной проблемой было его стабильно удручающее моральное состояние. Он слабел с каждым днем, и это его не волновало, с печалью констатировала я. И он все больше замыкался. В больнице я его не узнавала и постепенно даже стала считать это почти нормальным, но не дома же! Сначала я твердо верила, что через несколько дней все пройдет. Но нет. Полное отсутствие динамики. Хуже. Отрицательная динамика. Иногда я спрашивала себя, не скучает ли он по больнице, особенно когда он сражался со своим телом, чтобы встать ночью и включить свет на лестничной площадке, оставляя дверь спальни приоткрытой. Когда больничный период закончился и мы перевернули эту страницу, я не сомневалась, что наконец-то смогу помочь ему позаботиться о себе и своем восстановлении. Но даже дома я была безоружна и бессильна. Моя полная бесполезность подпитывала разочарование и усиливала обиду и горечь. Ксавье отказывался от любой помощи, несмотря на то, что самые простые повседневные действия были для него мучительны. Он по-настоящему страдал из-за вынужденной зависимости от других, и в первую очередь от меня, а его физиологический дискомфорт зашкаливал. Все вместе это сводило его с ума, но вместо того, чтобы бороться за возвращение хоть какой-то власти над собственным телом, Ксавье предпочитал все глубже и глубже погрязать в тоске. И не говорил со мной об этом. Отказывался мне довериться. Теперь, когда он был дома, в обычном окружении, вместе с нами, его неспособность взять себя в руки еще больше бросалась глаза. Меня терзала почти физическая боль, когда я видела, как ему плохо и что стало с ним, когда-то таким сильным и надежным. Конечно, он пока не восстановил форму, и это нормально, но как принять радикальные перемены самой его сущности?! Я не была готова признать, что мужчина, которого я любила, исчез окончательно и бесповоротно, тем более не была готова смириться с этим. Я вела нескончаемую битву с собой, запрещая себе напирать на него. Когда мы были с ним в одной комнате, я ловила себя на том, что сжимаю кулаки, да так, что ногти впиваются в ладони, чтобы помешать выплеснуться злости, которая сама собой вскипала, не подчиняясь мне и вопреки моей любви и беспокойству за него.