— Какой ты самокритичный, — Оля не удержалась от остроты. — Нет, я сказала им правду.
Он разом переменился в лице, утратив всю мнимую безмятежность. Где-то в глубине глаз мелькнул огонёк — не чудовищный, слава богу, не чудовищный, но тревожный. Точно Женька наконец вспомнил о конспирации, о «них», о хрупкой Олиной безопасности, о крючке, на который поймала её неведомая группировка. И о том, что про чудовищ никто не должен знать.
— Не может быть, — произнёс он. — Под правдой ты понимаешь… правду? Всю правду?
— Да, — спокойно кивнула Оля, — всю правду, и о них тоже. Как видишь, сработало.
Наблюдать, как радость на его лице уступает место смятению, было почти больно, но она притворилась, будто не видит причины волноваться.
— Ты… ты с ума сошла, — пробормотал Женька куда-то в столешницу. — Это единственное объяснение. Ты просто сошла с ума, пока меня не было. Извини, но… как это ещё можно понять?
— А так, что они меня поняли и приняли, — твёрдо ответила Оля, — и я поняла, какой дурой была всё это время, что врала направо и налево. По крайней мере, тем, кто мне дорог.
— Но что плохого? Ты же не со зла это делала, так почему нет? Да, это неприятно, но…
— Да потому что, пока я врала, они не могли мне помочь, хотя хотели! В результате я оказалась в тупике, и меня чуть не сожрали к чёртовой матери!
— Но… — начал было он, но она не дала договорить.
— Мой заказ готов. Пойду заберу.
Оля выбралась из-за столика и быстро пошла к фастфуд-точке, стараясь не оборачиваться к Женьке. Её слова были почти признанием, почти намёком. Намёком, который он воспринял верно, судя по тому, как изменилось его лицо.
Подозрения накапливались. Он пришёл сюда и зачем-то не снял перчатки. Почему?
Поднос Оля взяла, почти не чувствуя его веса, и уже по пути назад ей пришла в голову идея.
— Я вернулась, — объявила она, ставя поднос на столик и присаживаясь обратно. Добавила — мягко, намного мягче, чем перед уходом: — Извини, если вдруг прозвучало резко. Просто… ты не представляешь, насколько мне там в одиночку было сложно.
— Представляю, — отозвался Женька, не поднимая головы. — Кто-кто — но я как раз представляю. Поэтому не могу тебя осуждать. Если ты там одна уже не справлялась, то…
Весь его предыдущий энтузиазм испарился, уступив место знакомой подавленности, и Оля на миг ощутила укол совести. Нет. Нельзя. Если она сейчас не сдержится и выдаст своё огорчение — значит, у неё уже никогда ничего не выйдет.
Так подсказывали беспощадные стрелки, замершие внутри тяжёлые стрелки часов, что опять пытались прийти в движение, снова подталкивали её к неминуемой судьбе. Или всё-таки наоборот?