— И всё-таки прости, — теперь её голос звучал куда спокойнее. — Вообще-то я не хотела… этого. Я просто пришла сказать…
Она запнулась, подбирая подходящие слова.
— …что я всегда на твоей стороне, — наконец закончила Оля. — И кто бы что ни говорил, я буду рядом. Даже если ты против, чтобы мы общались. Я не хочу, чтобы ты переживал это в одиночку. А ещё… на каждую змею найдётся яд, который окажется сильнее неё.
Снова повисла тишина. На этот раз — нестрашная, почти добрая. Оле хотелось верить, что она не перемудрила с пафосом, но Женька смотрел на неё, не моргая, с каким-то странным выражением лица, и она стушевалась. И неловко добавила:
— И дело не в том, что я слишком ответственная. Просто ты мой друг. Мы вместе в это влезли… и вылезем тоже вместе.
«Если вылезем», — вертелось на губах горькое, злое, но Оля отшвырнула эту мысль прочь, как отшвыривают ядовитого паука. Нет уж. Раз уж так вышло, значит, именно она должна сопротивляться отчаянию. Если понадобится — за двоих.
— Вылезем, — упрямо повторила она и улыбнулась вопреки всему. И почти не поверила своим глазам, когда Женька улыбнулся ей в ответ.
— Вылезем, — эхом отозвался он и вдруг рассмеялся, откинув голову назад, к батарее. Не радостно: нервно, почти истерично, наконец дав волю эмоциям, что копились внутри и не находили выхода.
В какой-то момент смех стал слишком похож на всхлипывания, и Оля перестала понимать, хохочет он или плачет. Или — и то, и другое?
Она так и не поняла, даже когда Женька снова поднял на неё глаза — покрасневшие то ли от смеха, то ли от слёз, но больше не мертвенно-пустые, как у куклы. Точно тонкая плёнка льда лопнула внутри, пошла мелкими осколками, что теперь блестели в глазах.
— С возвращением в мир живых, — тихо произнесла Оля и снова попыталась улыбнуться. Это была его фраза, и Женька прекрасно это помнил.
— Как давно я говорил тебе, что ты восхитительна? — поинтересовался он, вытирая лицо рукавом. — В смысле — неиронично.
— Никогда, — честно ответила она.
Женька привычным до боли жестом запустил ладонь в волосы, взъерошивая их на манер вороньего гнезда, и отозвался:
— А зря.
Оля хмыкнула и положила голову ему на плечо. Она чувствовала себя бесконечно усталой.
Ещё некоторое время они сидели молча, прислушиваясь к скрипам и шорохам из-за дверей, к гомону ребят, проходивших мимо, к суровому басу Жужелицы, что долетал даже досюда.
— У меня… кое-что есть, — спохватилась наконец Оля, вспомнив о том, что лежало в её сумке. Когда Фролов добился всеобщего внимания своим громким заявлением, она единственная не отвлеклась на него. Вместо этого предпочла под шумок подхватить с пола кое-что очень важное — пока его окончательно не растоптали. — Держи.