– Кальвин, Кальвин! – дергала его за локоть супруга и горячо умоляла на немецком. – Держи себя в руках, Кальвин, подумай о нашем мальчике! Этот глупец того не стоит!
И, на удивление, господин Кох успокоился столь же быстро, как и разошелся. Снова сел, поглядел на супругу, совершенно бледную теперь. Сжал ее руку и пробормотал:
– Да, не стоит. Томасу незачем видеть такое.
А я мельком глянула на детский столик: наши отпрыски суматохи за столом и не заметили, занятые вкусным ужином и своим баловством. К слову, странно, что фрау Кох первым делом подумала о чувствах сына, а не дочери, например…
* * *
После Макгроу даже извинился перед господином Кохом – уж как сумел – но настроение ни у кого не стало лучше.
Но, перед тем как покинуть ресторан, хотя бы господин Вальц успел задать вопросы, о которых мы сговорились заранее.
– Господа, пока все здесь… – заговорил он на французском, так как этот язык более или менее понимали все (даже итальянец Эспозито, я уверена). – Я вынужден спросить по поручению командира парохода о том вечере, когда погибла мадам Гроссо. Быть может, кто-то заметил нечто странное? Необычное? Господин Муратов, мадам Дюбуа, вы ведь были в салоне мадам Гроссо, перед тем, как все случилось? Не замечали ли что-то? Быть может, кто-то посторонний заглядывал за занавески к гадалке?
Я кашлянула и заговорила первой – хотя все это Вальц уже и так знал.
– Сожалею, я сидела спиной к алькову и разговаривала с мадам Гроссо. Увы, ничего не видела.
– И мы с Гретой сожалеем, – участливо покивал Кох, поглаживая руку супруги. – Мы привыкли ложиться совсем рано, в тот час давно уж были в нашей каюте и только наутро узнали, что приключилось с этой актрисой. Жаль, очень жаль…
Следующим был Макгроу:
– Я не спал, конечно: тогда ведь что-то около десяти было – я так рано не ложусь. Мы с Эспозито засиделись здесь, в ресторане, помнится. У бара. Пили виски да говорили о разном. Ровным счетом ничего подозрительного не припомню: тихо все было. Это уже потом, когда женщины завизжали, и стюарды заметались туда-сюда, то сообразили, что случилось что-то. Явились в каюту актрисы, а там… красивая была женщина. С характером. Очень жаль.
– Кого именно из стюардов вы видели? – зацепился Вальц.
Макгроу прищурился, вспоминая:
– Ноймана… – он вопросительно поглядел на Эспозито, и тот важно кивнул, – да, Ноймана! Он сперва нам прислуживал, но то и дело таскал подносы в салон к Жанне, так что мы просто взяли бутыль, а его отпустили, беднягу. Он еще раз пять в кухню сбегал. Когда женский крик раздался, Нойман как раз там был – как подорванный бросился на голос. Ну и мы с Эспозито следом.