— Вы сделали все. Но было уже поздно. Если бы привезли на день раньше…
«Нет, я виновата, — думала Асмик. — Я виновата!»
Она знала, ее вины здесь нет. Профессор прав — девочку привезли слишком поздно. Кишечник омертвел и был мертвым еще за сутки до операции. И все-таки, может быть, можно было сделать еще что-то…
Однодневный дом отдыха находился в лесу. Ночью, очевидно, шел снег, деревья были обсыпаны молодым, медленно таявшим снегом. Кричали петухи, дым вился над крышей белого домика — конторы, кругом было тихо, и казалось, город с его тревогами и постоянным, неумолкаемым шумом остался где-то далеко позади, на другой планете.
Володя был заботлив на диво. Уговаривал, словно маленькую:
— Надень шарф. Ты не забыла теплые носки? Смотри не промочи ноги…
Ходил с ней по лесу, держал под руку, ничего не говорил, и она не говорила. И была благодарна ему за молчание.
Изредка поворачивала голову, смотрела на него, каждый раз встречала его взгляд.
«Что? — спрашивали глаза Володи. — Как тебе?»
Во время обеда он пошел на кухню, принес стакан горячего, очень крепкого чаю.
— Сам заварил, как ты любишь…
— Не хочется, — сказала Асмик.
Он приказал строго:
— Пей. Чай — лучшее тонизирующее…
Соседи по столу усмехались про себя, но он ни на кого не глядел, только на нее.
— Что хочешь делать? Ляжешь спать или пойдем погуляем?
— Как хочешь, — отвечала Асмик.
— Нет, как хочешь ты…
— Тогда пойдем, — сказала Асмик. По правде говоря, она охотнее легла бы поспать, но ей казалось, Володе хочется погулять, а она любила делать то, что он хочет.
После обеда пошел сильный снег, все вокруг стало нарядным. Уже по-зимнему запахло морозной свежестью.
— Домой уедем с последним поездом, — сказал Володя.
В лесу было тихо, только слышались шаги его и Асмик в медленно оседавших над землей сумерках.
Асмик остановилась.
— Мне хорошо с тобой, — сказала она и сама удивилась. — Действительно хорошо!
Он кивнул.
— Я с тобой как с самим собой, ничего не надо скрывать. — Он приподнял голову, услышав карканье одинокой вороны. — Это, наверно, самое важное, когда легко и молчать и говорить.
Асмик не ответила. Все возраставшее чувство счастья охватило ее, и было боязно спугнуть его хотя бы одним словом.
Володя сказал, глядя перед собой на ровную, заснеженную дорогу:
— Знаешь, у меня мать красивая. Я в отца.
— Отец умер?
— Погиб на фронте. Под Вязьмой.
Он нахмурился.
— Самое страшное, когда тебя никто не любит.
— Как не любит? — возмутилась Асмик. — А я?
— Ты — да. Больше никто.
— А мать?
Он ответил, помедлив:
— Нет. Никогда не любила. Я ей был не нужен.