Ляля работала в нашем домоуправлении счетоводом. Лиза уверяла, что из-за Ляли в конторе домоуправления день-деньской толкутся мужики, словно медом приклеенные, и каждый наскоро придумывает причину, зачем пришел: кран надо исправить, или со слесарем поговорить охота, или требуется починить крышу, или еще что-нибудь в том же роде.
Весь наш дом знал, что поклонников у Ляли хоть отбавляй. Но к тому времени, когда мы переехали, Ляля уже остепенилась, и у нее два раза в неделю бывал только один, на вид очень солидный, мужчина.
Вездесущая Лиза, разумеется, узнала о нем все. Конечно, он был женатый, семейный, само собой, тщательно скрывал от жены посещения Ляли, а вот ежели жена бы узнала, она бы этой самой Ляле показала, где раки зимуют…
Все это Лиза рассказывала с увлеченностью человека, любящего влезать в чужие дела, и однажды Галина Сергеевна, не выдержав потока Лизиных слов, остановила ее:
— Будет тебе, Лиза, не все ли равно, кто он такой?
Лиза взвилась. Раздув широкие ноздри, она обернулась к Галине Сергеевне:
— Вы что, никак попрекать меня вздумали?
И пошла-поехала. Остановить ее было невозможно. Галина Сергеевна уже успела скрыться в своей комнате, а Лиза все еще продолжала с надрывом перечислять собственные достоинства — любовь к справедливости, стремление всегда говорить одну только правду в глаза, и еще она кричала, что не потерпит никаких замечаний в свой адрес, будет жить только так, как сама разумеет, и ни один человек на всем свете ей не указ…
А мы с Котом подсмеивались втихаря над Лизой. Кот говорил:
— Она несдержанная, крикливая, но зато добрая…
Он любил во всех людях искать хорошее. Если даже и не находил того, чего искал, старался придумать, и порой наделял кого-то решительно недостойного всевозможными превосходными качествами, и никогда не испытывал разочарования, даже тогда, когда видел прямую подлость, злобу, неблагодарность…
Делился только со мной:
— Лучше забыть плохое, а помнить только хорошее…
— Ты можешь забыть плохое? — спрашивала я.
— Могу, — отвечал он, и я верила ему.
* * *
Ночью я проснулась от холода. Кругом была черная-пречерная ночь. Я встала, сняла маскировочную штору с одного окна, и сразу же в комнату ринулась луна всей своей пронзительно-ледяной, негреющей округлостью, сверкнул стакан на столе, зеркало в ответ тускло блеснуло, и по давно не метенному полу пролегла узкая светлая полоса.
Мне вспомнился мой сон. Во сне я видела того, благодаря кому осталась жить. Снова приблизилось ко мне его лицо, широко расставленные глаза и курносый нос. Отчетливо были видны короткие рыжеватые ресницы, родинка на подбородке, щеки темнели отросшей щетиной.