— Почему? — спросил я, затянувшись.
— Вредно.
— А что же модно? Стоять на голове?
— Почему стоять на голове? Теперь последняя мода — бегать. Все бегают, даже старики…
Сказала и осеклась, испуганно поглядев на меня. Но я не обратил никакого внимания на ее слова, лениво сбросил пепел в туесок, стоявший на тумбочке. Потом медленно погасил сигарету и бросил окурок на дно туеска, туда, где была вклеена ее фотография.
Неля молчала, опустив голову, покачивая лаковой туфлей. Длинное, стройное тело ее вдруг словно бы обмякло, опустилось. Я понимал ход ее мыслей, вынул из пачки новую сигарету, опять закурил.
— Ладно, — неожиданно кротко сказала Неля. — Я пойду. Мне пора.
— Привет, — отозвался я.
Стоя возле дверей, она обернулась, переспросила:
— Привет! И только?
Я весело помахал ей рукой.
Больше она не приходит. И я не жду. Не хочу, чтобы меня жалели, приносили ради меня жертвы, чтобы навещали из жалости или из чувства долга. Нет, не хочу!
Отец пришел не в субботу, а во вторник, привел с собой восходящее светило — молодого, но прославленного невропатолога, о котором идет молва по всей Москве.
Невропатолог, уже лысый, несмотря на свои годы, улыбчив, обходителен.
Подойдя ко мне, он протянул руку с уверенностью избалованного общим вниманием человека, который не сомневается в том, что его хорошо встретят.
Дело свое он, видно, знает превосходно. Впрочем, знает или не знает, не все ли равно? Какой от всего этого толк?
Я уже навидался врачей, и знаменитых и рядовых, из районной поликлиники. И успел изучить различные манеры и способы подхода к больному.
Одни врачи веселые, самоуверенные, всем своим видом как бы говорят: «Вы попали в надежные руки, теперь можете быть спокойны…» Другие — озабоченные, хмурые, словно перед ними находится самый близкий для них человек. Третьи любят шутить, стремясь во что бы то ни стало развеселить больного. Четвертые…
Да, вот так оно все и идет. И какие бы врачи ни были, ни один не в силах помочь.
Я не выдаю своих мыслей, исправно отвечаю на вопросы знаменитости, подробно рассказываю, как это все со мной произошло.
Отец говорит:
— По-моему, большой палец левой ноги рефлектирует. Во всяком случае, мне так показалось прошлый раз. Проверьте, профессор.
Профессор ощупывает мои ноги, постукивает молоточком по коленям, по икрам, по каждому пальцу в отдельности.
Я ловлю его взгляд, обращенный к отцу. Взгляд чересчур ясный, чересчур безмятежный. Так смотрят все врачи, потому что ничего другого им не остается.
Отец провожает профессора до дверей. В коридоре между ними, слышу, происходит борьба. Отец, очевидно, пытается всучить ему гонорар, а он укоризненно басит: