По словам Гарднера, Поллаки в течение нескольких последних лет жизни опасался мести со стороны некоторых преступников, которые с его помощью отправились на каторгу или в тюрьму. Он был уверен, что за ним охотятся. Нельзя сказать, что эти подозрения были всего лишь плодом болезненного состояния его психики. Воган Драйдон пишет: «С годами уголовный мир всё сильнее ненавидел Поллаки. Многие негодяи и авантюристы поклялись расправиться с ним. Большинство, правда, были слишком трусливы, чтобы попытаться открыто рассчитаться с детективом, но находились среди них и преисполненные решимости отомстить Поллаки. Сыщик держал при себе оружие и продолжал работать, но всё время помнил, что его преследуют. Дом Поллаки превратился в настоящую крепость, снабжённую многочисленными сигнальными устройствами»[165].
Так, по словам Драйдона, дело обстояло ещё в Лондоне. То же самое, как видим, обнаружил Гарднер спустя несколько лет в Брайтоне. Учитывая, что как раз началась Первая мировая война, можно и этому найти вполне серьёзные, а не только связанные с болезнью основания: ведь Поллаки активно способствовал выявлению немецких шпионов накануне войны; видимо, он обладал серьёзной информацией относительно планов германской разведки. Кроме того, он ещё в конце 1870-х годов признавался, что хранит множество тайн сильных мира сего.
И, хотя знаменитый сыщик уверял, что тайны эти никогда не выйдут наружу, наверняка немало было людей, всерьёз опасавшихся, что он забудет о своём обещании. Его неоднократно хотели подкупить и несколько раз покушались на его жизнь. Поэтому опасения его имели под собой серьёзные основания.
Возможно, болезнь лишь превратила обоснованные подозрения в манию преследования — или же начало мировой войны послужило своеобразным катализатором заболевания. Основной его инструмент — интеллект, могучая память — отказали ему в конце жизни. Умирая, он не узнавал никого из тех немногих, кто собрался вокруг его смертного одра.
Читая статью Вогана Драйдона и воспоминания Фицроя Гарднера о последних днях Поллаки, я не мог отрешиться от неожиданных параллелей с Шерлоком Холмсом, точнее, с началом рассказа «Последнее дело Холмса»:
«Холмс внезапно появился у меня в кабинете. Мне сразу бросилось в глаза, что он ещё более бледен и худ, чем обычно.
— Да, я порядком истощил свои силы, — сказал он, отвечая скорее, на мой взгляд, чем на слова. — В последнее время мне приходилось трудновато… Что если я закрою ставни?
Комната была освещена только настольной лампой, при которой я обычно читал. Осторожно двигаясь вдоль стены, Холмс обошёл всю комнату, захлопывая ставни и тщательно замыкая их засовами.