— А медведи — в берлоге? Не уверена. Однако надо же — вы вспомнили это кино! Хотя в действительности у птиц, наверно, всё не так. Нельзя понимать буквально…
Если понимать буквально, он никогда не задумывался ни над тем, где испускают дух чайки, ни даже над тем, как они болеют (неужели — с затяжным кашлем и одышкой или с долгими болями?) и где в случае хвори могут отсидеться денёк, как если бы считал, будто они, едва захворав, тотчас же и умирают, на лету, и только сейчас заподозрил расчётливую жестокость стай, способных попросту заклёвывать своих немощных и больных.
— Мы, наверно, и книги читали одни и те же, — предположил он. — Выбирать было не из чего. Вспомните, что это были за годы: тогда всё это — попасть на просмотр кино, послушать джаз, достать хорошую книжку — всё было событием. Я и в командировки езжу ради книжек: в каком-нибудь захолустье иной раз попадается то, о чём мечтает пол-Москвы.
— Кстати, вы партийный? — вдруг вполголоса спросила она.
Свешников рассмеялся: ему ещё не приходилось сталкиваться с тем, чтобы женщины в первый час знакомства спрашивали о подобных вещах — чтобы вообще спрашивали. Она, услышав в ответ отрицание, объяснила, словно оправдываясь:
— Мне показалось, будто вы — не из рядовых.
— Даже не из унтеров, — всё ещё весело ответил он. — Впрочем, я боюсь запутаться в полковых сравнениях. Тут бы сгодился более отвлечённый текст.
— Что вы, я нечаянно. Женское любопытство. Но можно поговорить и о погоде, да?
— Как говорят англичане, прекрасная погода, не правда ли, если бы не дождь, не так ли? Но, по крайней мере, лётная. Ненастье многое оправдало б, и мы с вами, понимая, что винить в задержке некого, любили бы всех людей на свете.
— Так не пора ли вернуться к ним? Проведать вокзал?
— Мы там умрём с голоду. Давайте прежде пообедаем.
Слово «вокзал» прозвучало словно бы в противовес «гавани» и «аэропорту», и Дмитрию Алексеевичу вдруг показалось, будто он услышал запах лёгкого дымка, говорящий, что проводницы уже готовят чай. От мимолётной шалости воображения потеплело на душе, и он уже готов был затосковать по обычно далёким от него предметам — паровозам, переполненным вагонам, станционным водокачкам. За свой век он не отведал бедняцкой романтики переездов по российской глухомани с их безнадёжными ожиданиями на маленьких станциях, где на фанерных диванчиках терпеливо коротал долгие часы, а то и сутки, измученный жизнью люд: кто спешил на похороны, кто возвращался из лагеря либо, напротив, ехал на свидание к заключённому, кто просто бродяжничал, спасаясь от алиментов или тоски, а кого всем миром отрядили в Москву за колбасой. Его путешествия обычно обставлялись иначе: для командировок существовала авиация, а к железной дороге Свешников обращался лишь во время отпусков, чтобы достичь ухоженной благополучной Прибалтики, куда всей езды выходило — одна ночь.