Встряхнувшись, я нажал на педаль газа и покатил в неизвестном направлении, куда кривая выведет. Вот ведь как бывает, хотел сделать свой день еще приятнее, а получилась ерунда какая-то. Надо бы прокатиться по ночной Москве, ее виды всегда поднимали мне настроение.
* * *
Старый Далхан Мержоев был разозлен и взволнован одновременно. Сегодня ночью его старший сын приполз домой, еле держась на ногах. Сперва они с матерью подумали, что он пьяный, и отец уже собирался всыпать нерадивому отпрыску палок за такое. Хоть и нет для мужчины хуже унижения, чем подобное наказание, но это если только он сам себя не унижает, допиваясь до такого состояния. В этом случае позорная порка будет даже во благо.
Но когда включился свет – родители просто ахнули. Половина лица Аббаса представляла собой одну сплошную гематому, густая борода, которой он так гордился, сейчас слиплась от засохшей крови, во рту явно не хватало нескольких зубов. Да он вообще еле разговаривал, с трудом шевеля челюстью! Мать сразу разразилась потоками слез и нескончаемыми бабскими причитаниями, отчего Далхану пришлось на нее прикрикнуть и отправить к себе в комнату. Сам же он повел сына на кухню, чтобы провести с ним чисто мужской разговор.
Сперва старший сын не хотел рассказывать никаких подробностей, а только пожаловался, что у него постоянно кружится голова и крутит в животе. Похоже было на сильное сотрясение мозга, потому что глаза у Аббаса тоже были какие-то стеклянные. Однако большего сын упорно не выдавал.
– Аббас, посмотри на меня. Посмотри, кому сказал! – Мержоев был строгим отцом, детей своих воспитывал в строгости, но в справедливости. И сейчас старший сын не осмелился его ослушаться, хотя давно уже был не ребенком, а взрослым двадцатилетним мужчиной. Когда отпрыск поднял на своего родителя слегка затуманенный взгляд, тот продолжил. – Там, – указал отец за стену, – твоя мать. Она рыдает, потому что волнуется за тебя и сильно переживает. И она будет плакать, Аббас. Будет плакать до тех пор, пока ты нам не расскажешь, что происходит в твоей жизни. Разве тебе её не жаль?
– Отец… – сын выглядел подавленным и печальным, – мне стыдно рассказывать, ты разочаруешься в моем поступке.
– Аллах всемилостивый, Аббас! – Отец схватился за сердце. – Что ты натворил, сын?!
– Нет-нет! Ничего такого… просто… поклянись, что не расскажешь матери!
– Что?! Ты забываешься! Требовать клятву – это…
– Пожалуйста! Я не хочу, чтобы она думала обо мне как о плохом человеке!
– Тогда зачем ты совершаешь такие поступки, по которым о тебе можно так думать? Разве мы этому тебя учили в семье? Разве так воспитывали?!