Новая душа будет у него и новая у тебя. Когда начальник тюрьмы сам выпустит заключенного, когда миллиардер подарит писцу виллу, опереточную певицу и сейф, а жокей хоть раз попридержит лошадь ради другого коня, которому не везет, тогда все поймут, как это приятно, как невыразимо чудесно. Но есть не меньшие чудеса: улыбка, веселье, прощение и… вовремя сказанное нужное слово. Владеть этим – значит, владеть всем. Что до меня, то наше начало – мое и Ассоль – останется нам навсегда в алом отблеске парусов, созданных глубиной сердца, знающего, что такое любовь. Поняли вы меня?
– Да, капитан, – Пантен крякнул, вытерев усы аккуратно сложенным чистым платочком. – Я все понял. Вы меня тронули. Пойду я вниз и попрошу прощения у Никса, которого вчера ругал за потопленное ведро. И дам ему табаку – свой он проиграл в карты».
Я закрыл книгу с тиснением на обложке – «Александр Грин». Федя Толсторюпин сидел рядом и слушал, открыв рот.
– Здорово, – наконец сказал он. – Дай почитать!
– В библиотеке возьмешь! – осадил я его читательский пыл. – Мне Григорьевич в дорогу дал, должен же я как-то время коротать.
– Конечно! – рассмеялась Шахерезада. Мы сидели втроем в ее купе и ждали Ивана Григорьевича. Шуберт ушел к своим дембелям и что-то им плел про свое долгое отсутствие. Путевой обходчик появился внезапно и позвал Федю:
– Давай, друг-товарищ, пора тебе возвращаться!
Федя поднялся, неловко меня обнял и пожал руку. Мне показалось, что у него по щеке покатилась слеза.
– Пишите письма мелким почерком, – сказал я. – Деньги будут – высылай!
– Куда? – на полном серьезе сказал Винни-Пух, моргая голубыми глазами.
– Большая лужа, до востре… – засмеялся я. – Шуток не понимаешь, потомок графа Толстого?
– Сам ты – потомок, – надулся Федор.
– Все, заканчивайте! – занервничал Иван Григорьевич. – Что вы, как кисейные барышни расстаетесь? Еще книксен сделайте! – он вытолкал Толсторюпина в дверь. Федя печально посмотрел напоследок, желая, видимо, сказать что-то, как пират, которого ведут «пройтись по доске» за борт!
– Не катайся больше в поездах «зайцем»! – крикнул я в спину Винни-Пуха.
Как только Бойко и Толсторюпин ушли, Шахерезада прижалась ко мне всем телом и проворковала:
– Я соскучилась по тебе, шалун. Иди ко мне!
Я был не против «идти к ней», хотя десятикилометровая пробежка давала о себе знать. Ненасытная женщина – Шахерезада! Без комплексов и морализма. Делает то, что хочет. Вернее, хочет и делает! Она уложила меня на лопатки. Но раздеться мы не успели, приятное действо прервал настойчивый стук в дверь.