Инна потопталась в нерешительности и опять набрала номер.
Трубку взял отец.
— Здравствуй… — сказала она чуть хрипловато, чужим, незнакомым голосом.
Но он тут же узнал ее.
— Я просил вас больше не звонить.
Чувствовалось, что говорит он с трудом, едва сдерживая слезы. И голос был такой потухший, старый, чуть надтреснутый…
Инна быстро заговорила, боясь, что он положит трубку:
— Отец… Я здесь… Я была на кладбище… Мне очень жаль… Я…
Гудки ударили в ухо, короткие и пронзительные…
Инна порылась в кошельке — двушек больше не было. Тогда по московской привычке она принялась выклянчивать у прохожих, совала мелочь… Наконец какой-то парень притормозил рядом, заинтересованно посмотрел на нее, достал из кармана двушку и сказал, явно намекая на знакомство:
— Девушка, не звоните ему. Он не стоит ваших слез. Между прочим, я гораздо лучше.
— Катись, — сквозь зубы процедила Инна и быстро вернулась к автомату.
Он был уже занят. Какая-то девушка вдохновенно врала маме в трубку, что засиделась у подружки, а рядом с ней нетерпеливо топтался молодой человек.
Инна чуть улыбнулась сквозь слезы. Как похоже на нее… На ее поздние звонки домой после бурных ласк в Юрином общежитии. Как все в жизни повторяется…
Наконец девчонка закончила говорить, радостно улыбнулась и обняла своего парнишку.
Инна решительно сняла трубку.
Сейчас она скажет ему… Он не имеет права… сколько раз она делала попытки связаться с ними, примириться… И теперь, хотя бы в такой день, хотя бы ради памяти мамы… Они должны наконец поговорить!
И снова томительно долгие гудки и усталый голос отца:
— Да…
— Папа… — ее голос сорвался.
Впервые за много лет она произнесла это слово.
— Вы ошиблись номером, — сухо сказал он.
Инна еще некоторое время так и стояла, прижимая к уху холодный металлический кружок.
Вот и все. Стоит ли еще пытаться, добиваться, унижаться? Ее не желают знать, не хотят узнавать, не верят, что она страдает и любит их…
Неужели у отца совсем нет сердца? Зачерствел в своей праведной обиде и отрезал навсегда? Неужели он сейчас спокойно повернулся к гостям и по его каменному лицу никто даже не догадался, что с ним только что пыталась поговорить родная дочь? Он не человек!.. Он… монумент… Памятник самому себе, властному и непогрешимому…
А ведь он берет на себя право решать за Алешку.
Ее сын сейчас сидит, наверное, в своей комнате, простуженный, сопливый… Может, у него температура… Может, он зовет ее во сне и не знает, что она только что хотела поговорить с ним, что она помнит его и безумно хочет увидеть…
Как это жестоко и несправедливо!
Инна должна была пробыть в Москве всего неделю. И каждый день вместо экскурсий, ссылаясь на головную боль и плохое самочувствие, ехала к своей бывшей школе в надежде увидеть Алешку.