«Ган Исландец», второй роман Гюго, вышел, без указания имени автора, в 1823 году. Это произведение в жанре «готического романа», чьё действие происходит в Норвегии в XVII веке. Данный жанр возник в Англии в конце XVIII столетия, отвечая потребностям читающей предромантической публики об ужасном, загадочном и мистическом. Первый шаг в этом направлении сделал ещё Хорас Уолпол, написав роман «Замок Отранто», а продолжили его и придали готическому роману законченный вид Анна Радклиф («Удольфские тайны»), Мэтью Льюис («Монах»), Чарлз Роберт Мэтьюрин («Мельмот-скиталец» — «гениальное произведение», по оценке Пушкина), Мэри Шелли («Франкенштейн, или Современный Прометей»), Последние три книги вышли как раз незадолго перед «Ганом Исландцем», так что Гюго словно включился, как представитель своей страны, в готическую эстафету.
Стоит заметить, что роман имел неожиданный отклик в России — в 1856 году Модест Мусоргский задумал оперу «Ган Исландец» на сюжет Виктора Гюго, из которой, как композитор вспоминал впоследствии, «ничего не вышло, потому что не могло выйти» (Модесту было всего 17 лет).
Для Франции, где ужасы доминировали в основном в бульварной прессе, его роман, пусть и юношески неистовый, стал новым словом, поскольку поднял макабрический жанр до уровня серьёзной литературы. На него откликнулись такие авторитетные писатели, как Стендаль, Шарль Нодье и Альфред де Виньи, причём первый из них жёстко бранил автора в английской прессе. В «Гане» Гюго продемонстрировал и свою незаурядную эрудицию, и склонность к замысловатым фантазиям. Несмотря на критику Стендаля, роман вскоре перевели на английский, выпустив его с рисунками знаменитого Джорджа Крукшенка, друга и иллюстратора Чарлза Диккенса.
Сегодняшнему читателю названия «Бюг Жаргаль» и «Ган Исландец» ничего не говорят, но их написание стало серьёзной школой для начинающего прозаика. Без опыта, полученного при их создании, были бы невозможны шедевры зрелого Гюго. Как видим, его романы с самого начала шли параллельно со стихами, и его двойная ипостась — прозаика и поэта, думается, была заложена в нём от рождения. На самом деле, это довольно редкое сочетание, когда поэту удаётся писать прозу, равную по своим достоинствам его стихам. Даже Гёте и Пушкина мир знает по преимуществу как поэтов, а «Вертер» и «Повести Белкина» воспринимаются как всего лишь добавления к основному корпусу сочинений в стихах. У Гюго же, как мы отмечали в предисловии, мировая слава держится именно на романах.
Хотя поэзия и проза проходят по «одному ведомству» — литературе, думается, в голове за них отвечают разные отделы мозга: эти дарования могут пересекаться, а могут и нет. Конечно, стихотворцу легче написать нечто прозаическое, чем прозаику — стихи. Но всё равно — Грибоедов и Тютчев не писали ни романов, ни рассказов. Написанное Некрасовым в прозе совершенно невзрачно. Очерки и воспоминания Фета к шедеврам не относятся. Умение подметить восхитительную деталь в пейзаже, передать внезапно охватившее чувство, сжато выразить пришедшую на ум сентенцию — и всё это в стихах — не коррелирует с таковой способностью изложить это же в прозе.