– Мне ваша помощь не требуется, а вот моему отцу, пожалуй, пригодилась бы. Вы могли бы вместе обходить больных. Вы бы проверяли состояние носов у прихожан, убеждаясь, что они холодные и влажные.
Священник громко расхохотался:
– Мальчик мой, вы говорили про холостяцкое существование? Трудно представить!
– Позвольте мне хотя бы накрыть на стол, – робко попросил Шейми, пытаясь загладить свою бестактность.
– Не откажусь. Собачьих мисок у нас нет, а тарелки – над раковиной.
Дженни еще немного подразнила Шейми, затем подала обед: ланкаширское рагу из баранины, картофеля и лука, ломти хрустящего черного хлеба и свежее сладковатое масло. Все трое уселись за стол. Священник стал читать молитву, благословляя трапезу. Шейми наклонил голову. Во время молитвы глаза полагалось держать закрытыми, но он не стал. Вместо этого он смотрел на Дженни. От горячей плиты у нее раскраснелись щеки. Свет ламп золотил ее волосы. Когда молитва закончилась, Дженни открыла глаза, увидела, что Шейми смотрит на нее, но взгляд не отвела.
– Вкуснотища, – сказал Шейми, проглотив первый кусок. – Честное слово.
Дженни поблагодарила его и больше не отпускала «собачьих» шуточек. Поглощая рагу, Шейми понял, что изголодался по теплой, непринужденной обстановке, царящей на кухоньке Дженни Уилкотт.
От нее исходило что-то приятное и уютное. В ее присутствии Шейми чувствовал себя довольным. Умиротворенным. Не было ни возбуждения, ни неистовства. Не было злости, печали и отчаяния, какие он испытывал всякий раз, думая о Уилле Олден.
Ему нравился уют, созданный Дженни для себя и отца. Нравилось тиканье часов на камине, запах полировочной жидкости для мебели и запах накрахмаленной скатерти. К своему величайшему удивлению, Шейми обнаружил, что ему тоже хочется иметь свой настоящий дом.
На десерт Дженни подала печеные яблоки со взбитыми сливками. После обеда священник предложил всем выпить по рюмочке шерри. Шейми сказал, что с удовольствием выпьет, но прежде собственноручно вымоет посуду. Дженни он отправил отдыхать у камина, а сам, засучив рукава, встал к раковине и вымыл и вытер всю посуду, даже кастрюли.
За рюмочкой шерри он просидел у Уилкоттов, пока часы не пробили восемь. Тогда Шейми встал и сказал, что ему пора. Воскресенье отнюдь не было для священника и Дженни днем отдыха. Оба поднимались рано утром. Уходить Шейми не хотелось. Не хотелось выходить одному на холодную, скудно освещенную улицу, пересекать реку, возвращаться в дом сестры, где его ждала пустая комната и одинокая постель.
Он сердечно поблагодарил Уилкоттов за вкусный обед и радушный прием. Дженни с отцом проводили его до двери. Шейми надел шляпу и уже застегивал куртку, когда в нагрудном кармане что-то хрустнуло.