— Я много думал, пока мы не виделись на Рождество, и я понял, что неправильно поступил.
Я нахмурилась, вытащила из холодильника сыр и масло.
— Хочешь жареный сэндвич с сыром?
Он слабо улыбнулся.
— Конечно.
Я схватила буханку хлеба и разделочную доску, стала отрезать куски. Я поглядывала на брата. Его каштановые волосы были короче, чем я помнила, борода, которую я уговорила его отрастить, была аккуратно подстрижена, но, хоть он выглядел ухоженно, под ореховыми глазами пролегли тени.
— Ты был придурком, — заявила я, намазывая хлеб маслом.
Он кивнул.
— Я пыталась все объяснить, но ты не слушал. Я пыталась познакомить тебя с моими друзьями, но ты не хотел.
Еще кивок.
— И ты передумал?
— Да. Я хочу все знать.
Я опустила взгляд на доску, пока резала мраморный сыр и опускала кусочки рядом с хлебом. Грудь болела, старые и недавние раны открылись рядом с ним. Часть меня хотела оббежать стойку и обнять старшего брата, в слезах рассказать ему обо всей боли и страхах.
До Рождества и нашей ссоры я бы так и сделала. Но теперь произошло так много всего, что я не изливала сердце любому, ведь могла пострадать еще сильнее.
— Я ничего не объясню, — я вытащила сковороду, опустила ее на плиту и включила. — Уже нет. Я дала тебе шанс — даже несколько раз — и ты бросил это мне в лицо. Я хочу, чтобы все между нами снова было правильным, но мне надоело оправдываться перед тобой.
— Как мне понять, если ты ничего не расскажешь? — напряженно спросил он.
Я отправила ложкой масло в греющуюся сковороду, подавляя новую волну гнева.
— Мы — семья, Джастин?
— Конечно. Тори…
— Тогда тебе не нужно ничего понимать. Тебе просто нужно быть моим старшим братом.
Он опустил локти на стойку.
— Я не могу делать вид, что ничего не изменилось. Мне нужно знать, что происходит.
— Зачем? — спросила я.
— Чтобы я мог…
— Чтобы ты решил, бандитка я или нет? — я направила на него лопатку. — Потому ты тут? Снова решил меня судить?
— Нет! Я хочу это исправить, Тори.
Я бросила смазанный маслом хлеб на сковороду, дала кусочкам нагреться. Я перевернула их и опустила на них сыр. Джастин наблюдал за мной, хмурясь, упрямо стиснув зубы.
Я перевернула сэндвичи снова. Когда они стали золотисто-коричневыми и хрустящими, я выложила их на два блюдца, одно опустила перед Джастином.
— Тогда будь моим братом, — сказала я. — А не полицией.
Он посмотрел на сэндвич, выдохнул через нос.
— Хорошо.
Мы ели в тишине, поглядывая друг на друга. Мы с Джастином хорошо знали друг друга, но, повзрослев, сталкивались с прошлыми ожиданиями. Он гадал, как сильно мог надавить на эту выросшую Тори, а я гадала, могла ли доверить своему брату, когда-то герою, свое бедное побитое сердце.