Мы отказались от чая, предложенного Анной Ивановной, объяснив, что зашли на минутку. Серафим вышел проводить нас до ворот.
Машенька и Сашенька, увидев отца, подбежали и повисли у него на руках, опасливо поглядывая на нас. Должно быть, боялись, что мы его уведем.
— Жалко, что не остались, — сказал он. — А может, и лучше. У Анечки сверхурочная работа, нам с нянькой еще девочек купать. За свои отчеты сяду ночью, когда все уснут. Люблю работать ночью.
А любит ли он вообще свою работу? В сущности, жизнь заурядного советского служащего оставалась для меня загадкой. В те годы мне приходилось писать очерки о стахановцах, изобретателях, ученых. Я познакомилась с ударницей-текстильщицей, которую покинул муж, потому что она получила орден и была на приеме в Кремле. Обычная для своего времени история семейных отношений, запечатленная в фильме «Член правительства». Я писала об инженере-химике — бывшем ломовом извозчике, создавшем рецепты новых прочных красителей, о комсомольце-астрономе, сделавшем выдающееся научное открытие, о семнадцатилетней сборщице чая, аджарке, депутате Верховного Совета, и о множестве других людей, отмеченных славой, что называется, выходящих вон из ряда. Каждый раз мне хотелось поразить чудом, происходящим в нашей стране, но чудес было так много, что они уже мнились нормой. А рядовые люди оказывались за пределами внимания, и, по совести сказать, я их знала только по романам Ильфа и Петрова и фельетонам Кольцова. И как-то всегда выходило, что на их долю выпадала незавидная роль.
Все это промелькнуло у меня в голове, пока я смотрела, как Шестикрылый протирает кулаками свои красные усталые глаза.
Когда мы вышли на улицу, я сказала:
— Трудно он все-таки живет.
— А кому легко? — пожал плечами дядя. — Покой нам только снится…
Иногда он любил выражаться высокопарно.
А шахматный «междусобойчик» не состоялся и в пятницу. Вместо него устроили вечеринку. Обмывали повесть Зимина, напечатанную в толстом журнале. Играл микифон, танцевали танго и румбу. Девушки были в длинных платьях, мужчины в белых рубашках. Шестикрылый явился прямо после работы и, нисколько не стесняясь своего затрапезного вида, сидел в углу в глубоком кресле, как в театре.
В перерывах между танцами спорили о генеральном плане реконструкции Москвы, о преимуществах документального кино перед игровым.
— Дзига Вертов, Дзига Вертов — вот наш завтрашний день! — кричал Казашвили, и имя режиссера так и визжало у нас в ушах.
Клинков таинственно-благоговейно рассказывал, что в Волоколамске секретарь райкома наизусть шпарит Державина. С любого места. Хочешь — «На смерть князя Мещерского», хочешь — «Жизнь Званскую». И между прочим, ничего не кончал, кроме начальной школы. А Джекобс, окруженный девушками, неподражаемо пел заученные с заграничной пластинки песенки Вертинского: