И все-таки, как это часто бывает, тупое вмешательство Аллочки оказало свое действие. Филина записали десятым. Олег в свою очередь проявил размах и великодушие, сказал, что отдаст Бейпинга, с которым работал целый год, перворазряднику Кучумову. Лошадь у Кучумова заболела. Шура отказалась от участия в женском командном, будто бы Замчал не готов. Совершенно лишняя добросовестность. Как раз на Замчале она еще им всем покажет. Все они ведут себя глупо, нерасчетливо, но именно в такие минуты и благодаришь судьбу, что связал свою жизнь со школой, что по утрам бумажки к папкам пришиваешь…
— Вот что наделали песни твои… — сказал Новиков, подойдя к Филину.
А тот бестолково ответил:
— Школа… — и развел руками.
И вдруг будто током дернуло. Олег предложил включить в список женского личного первенства Нину Тарасевич. Стало тихо.
Пауза затянулась, и наконец Чулков спросил:
— А не слабовата она?
— Я думаю, мне виднее. Я тренер, — сказал Олег.
— Она у нас меньше года, — буркнул Филин.
— Ну и что же? Она же раньше занималась в школе ВВС.
— По-моему, в нашей школе есть ученицы гораздо способнее этой дамочки, — сказала Аллочка.
— Назовите.
— Люба Стужина очень способная, — сказал Девлашев.
— Она отбила сердце.
— Это не смертельно, — заметил Чулков, — через неделю пройдет.
Новиков слушал этот спор, держась за спинку стула Филина, и боялся поднять глаза на Шурочку. Не случайно все ополчились на Тарасевич. Значит, в школе знают, догадываются? Не было ни одного намека на пристрастное отношение Олега. Разве что Аллочка? Но и тут не поймешь, — просто ли бабья зависть к хорошенькой женщине или осведомленность. Шурку надо выручать.
— Мне кажется, — сказал он спокойно, — такие споры мы раньше решали голосованием. Кто за Тарасевич?
Шура, сразу подурневшая, как будто краску слизнула с губ, потянула его за рукав.
— По-моему, Тарасевич нужно записать на личное. Она сможет…
Никто не произнес ни слова, не переглянулся, но по внезапному молчанию Новиков понял, что все смущены. Олег с каменным лицом продолжал чинить карандаш на газете и, кончив, молча собрал стружки в кучку. Аллочка не выдержала напряженной тишины.
— А что ты знаешь о Тарасевич? Ты с ней занималась?
— Приходилось видеть. Она… способная. Она сможет все, что захочет.
Шура говорила с трудом, тихо и твердо.
Зачем она вмешалась? Новиков вместе со всеми испытывал то ощущение неловкости и обиды, какое бывает, когда протянутая рука повиснет в воздухе.
— Никому не известно, чего она захочет, — пробормотал Чулков.
— Будем голосовать? — бодро спросил Аргунихин.