— Какая шершавая…
И снова закрыла глаза, прижалась подбородком к его ладони. Эта женщина не нужна? Ну нет! Как она спокойна, так только дети на бульварах в колясочках спят. Чистая совесть. Стеклянно-прозрачная рубашка, персиковая грудь. Никогда не говорит о муже. Все понимает.
Ветер на улице все сильнее. Парусит занавеску, и солнце ушло. Будет дождь. Вон как пиджак размахался. Там в кармане четыреста рублей, все, что осталось от воскресного выигрыша после уплаты долгов. Смешно. Шерстников сказал — можно поехать в Сочи диким способом. С Ниной? На четыреста? Смешно. А на неделю можно. В Калининград. Город кладоискателей, рыбаков и бандитов. Знакомых не встретишь. Гостиница против зоопарка, уцелевшая гостиница среди развалин. Порт, паршивый, романтический ресторан. Что, если раз в жизни — как хочется, а не как должен? Сорок три года, последняя ставка. И черт с ним, с осенним конкурсом, и с мужем ее…
Глупости. Нина не согласится. Ни на какое безумие не согласится. Все, что сегодня случилось, совсем не победа. Так, начало пути… Как заставить ее ничего не жалеть? Затащить, занести, закружить, зазнобить, за… А может, ничего не надо? Просто смотреть в глаза и слушаться? Подчиняться — тоже счастье. Никогда еще так не думал…
Ветер с силой взметнул вверх занавески, со стола упала газета, сполз пиджак со спинки кресла, пустые рукава заломились кверху, будто сдавались без боя.
1
Новиков вышел из дому непривычно поздно. Надо было отвезти смету в Центральный совет «Прометея», а там раньше десяти живой души не увидишь. Начальство и вовсе к одиннадцати собирается. Пожалуй, рано вышел, лучше пойти пешком, хотя улица Красина не такое уж приятное место для прогулок в солнечный день — узкая, грязная, знакомая до каждого кирпичика. Древние хибары с отвалившейся штукатуркой, ромбы дранок поблескивают на солнце, коробки доходных домов — зловещие, черно-кирпичные, длинный забор карандашной фабрики, раньше тут была — табачная, бывший кооператив, ныне «Гастроном», да широкие деревянные ворота Тишинского рынка. С Васильевской выворачивают лоснящиеся «Волги» — дневной просмотр в Доме кино, с Садового кольца тянутся на Тишинский колхозные грузовики с капустой, свеклой, яблоками. Все известно, и немножко бередит совесть, что прожил всю жизнь на одной улице. Она трижды название переменила, пока ты рос и старел, — Владимиро-Долгоруковская, Фридриха Адлера, теперь улица Красина, а старожилы до сих пор называют ее Живодеркой. Как в девятнадцатом веке. Братья и сестры давно разъехались, старики умерли, а ты все там же — во дворе, второй этаж во флигеле. И всех перемен в доме, что газ провели да лампочку на лестнице ввинтили. Идешь по Живодерке, приволакиваешь протез, вспоминаешь, сравниваешь и думаешь, что сама география твоего существования доказывает, что не было в жизни событий, поступков, мотала тебя судьба, как хотела, безо всякого сопротивления… А казнишь себя потому, что после разговора в чебуречной прошла неделя и ничего не сдвинулось с места. Обещал сгоряча конфликтовать, но ведь это же тупость! В приказном порядке никогда не спасали. Олег держится, будто ничего не случилось, работает исправно, никто ему не напоминает о тренерском совещании, и между собой ребята об этом не говорят, но появилась какая-то напряженность в школе. Не так-то просто молчать о веревке в доме повешенного. Оставить это дело нельзя, и выхода нету. А Шурка? Вот кому сейчас всех тяжелее. Для нее рецептов за всю историю человечества не придумали…