— И я подумал, — не слушая, упрямо продолжал Аргунихин, — в последнюю минуту подумал, как было хорошо в школе, с Шурой, со всем, что набежало за жизнь. Я всех вспомнил — тебя, Алешу Цилле, кобылу Батавию… Это только рассказывать долго, а мысли — это же секунда…
Как же его забрало, если он, такой насмешливый, победоносный, скрытный, исповедуется не только перед ним, перед всей палатой! Новиков посмотрел вокруг. Сосед Аргунихина, мальчишка с баками, спал, приоткрыв рот, и тихо похрапывал; в другом конце комнаты лежал человек с забинтованной головой, рядом с ним старик с рукой в гипсе громко чавкал яблоком, бессмысленно вперившись в потолок.
— Боль была адская… — говорил Аргунихин. — Мне казалось, что я перекричал состав, а подобрали-то не сразу… — Он криво улыбнулся. — Я всегда знал, что ты считаешь меня слабаком. Может, даже трусом. Знал и соглашался с тобой.
— Глупости говоришь, — покраснев, сказал Новиков. — Я тебе всегда завидовал. Легкости твоей, везенью. Слышал бы, как в школе тебя вспоминают: Люба Стужина, Вася, Чулков… Без тебя все кажется не то и не так. Только успевай отбрехиваться!
— Правда?
— Самое время врать!
Гулко прогромыхали колеса. Олег вздрогнул. В палату въехали две каталки и остановились в дальнем конце у кроватей.
— Завалишина, Гольца — на рентген! — скомандовала молоденькая сестра.
Санитары помогли больным перебраться на каталки, и снова загремели скрипучие колеса… «Как на проселке», — подумал Новиков. А через минуту в комнате стало оглушительно тихо.
— А ведь все и случилось потому, что я боялся возвращаться к вам. Не мог. Подумать не мог, что вернусь, — сказал Аргунихин.
— А я никогда не мог уйти, — с трудом выговорил Новиков. — Тысячу раз думал — и не мог.
— А когда прошел товарняк, — не слушая, продолжал Аргунихин, — и мне казалось, что я уже раздавленный, как таракан, я понял. Еще на рельсах понял, что не смогу без вас. Прожитая жизнь держит. В грубых чертах все было правильно. До этого лета. — Он хотел было приподняться, но лямки, привязанные к спинке кровати, не пустили. И опять жалко искривился рот. — Сегодня же тридцатое! Как же ты уехал? Как они там смогут без нас?
— Порядок, — отмахнулся Новиков. — Ничего не случится.
Еще раньше, чем Аргунихин, он и сам подумал о том, что сейчас происходит на Планерной, и мысль эта исчезла так же мгновенно, как появилась. Какое имеет значение исход соревнований, очки, места, мнение Гаврикова, интриги Ефремова по сравнению с тем, что сказал сейчас Аргунихин: «Прожитая жизнь держит». Прожитая жизнь — маленькая, безвестная, конноспортивная, от начала до конца своя. Хорошо, если Ленька так же проживет на звероферме. Надо ему рассказать об Аргунихине. Если даже ночью попадешь домой — разбудить и рассказать.