Приезжаю на пустырь в районе проспекта Мира — Марьиной Рощи. Публика — высший сорт, экстра. Дамочки — министерши или генеральши — во всем трикотажном, губы ненакрашенные, только ресницы, как лучины, торчат. Мужчины тоже сплошная бюрократия — пыжиковые ушанки, ботинки на молниях. Неважно я в своем демисезоне среди них выглядел. Но это я еще стерпел.
Тут сразу инструктор начал показывать свои фокусы, говорить собачьи слова: «Фу!», «Пиль!» — и прочую хиромантию. Потом выстроил нас гуськом: справа — владелец, слева — собака. Велел маршировать и петь специальную песню:
Мы служебные собаки.
День и ночь мы на посту…
И все, как шарики, пели. А я вышел из строя и говорю:
— Может, вы все и служебные собаки, а я Валерий Тимофеевич Загородников и обзывать самого себя не желаю.
Инструктор разорался, пошел меня честить: и мелкое хулиганство помянул, и поведение недостойное владельца породистой собаки. Я дослушивать не стал, свистнул Кванту и уехал домой.
Рассказываю Руслану, как было дело, у самого губы дрожат. Очень я разозлился. Будто собрались там не наши люди, будто я в капстрану попал. Руслан сперва хохотал, а потом говорит:
— В общем, не стоило обращать внимания на эту ерунду. Собака, как всякий порядочный человек, должна получить высшее образование.
— А поскольку, — говорю, — у меня нет высшего образования, я непорядочный, и возите свою собаку сами, а мне здесь делать нечего.
Он начал было извиняться, что его не так поняли, но тут я ему выдал на всю железку. Все, что от домработницы слышал. И что он три месяца в году в Соловьевке — психобольнице на Донской — лежит, и что жена от него поэтому ушла, не хотела психованного ребенка иметь, и что, были бы у меня папа с мамой профессорами, я бы тоже в школе для одаренных, а не в ремесленном учился, и что сам я холуем у жены не захотел быть, а тем более у собаки.
После такого разговора оставаться мне у него было уже ни к чему, и поехал я к маме, в Ивановскую область.
САМОЛЮБИЕ СЛИШКОМ БОЛЬШОЕ? ТУТ ВЫ, МОЖЕТ, И ПРАВЫ. ТОЛЬКО КТО ЖЕ ИЗ-ЗА САМОЛЮБИЯ В ТЮРЯГУ ПОПАДАЛ?
Мама жила у сестры. Поселок текстильный, женщин огромный перебор. Наш брат — на вес золота. Там тебе в зубы не смотрят — годен, не годен. Мужчина, — значит, всё. Я сразу в этом не разобрался, в первый же омут попал.
Проживали мои старушки в самом муравейнике, в фабричных домах. Однокомнатная квартирка, их двое, я третий. На фабрику поступил на временную работу — наладчиком станков. Не хотелось терять московскую прописку. А специальность… Технику я, как музыку, осваивал — без задержки.