В Москве почти не осталось театров. Одни закрылись, другие эвакуировались, творческий союз отправляют не то в Чувашию, не то в Мордовию, но для ветеранов нет места в теплушках.
И снова отец сражается у телефона:
— Это же люди! Поймите — люди! Детей в первую очередь? Дети — наше будущее, старики — наше прошлое. Как же мы победим фашизм, если пожертвуем нашим прошлым? А кто вас призывает жертвовать будущим? Ресурсы надо находить, ресурсы! Мозгами шевелить, дорогие товарищи!
Союз отправляют в Чебоксары, отец остается в Москве пробивать эвакуацию стариков. Месяца полтора проходит в жарких схватках, но в конце концов побеждают темперамент и напор. Ветеранам выделили целую баржу, выезжать надо наутро.
Всю ночь отец то составляет план размещения на барже стариков в соответствии с возрастом и былыми заслугами, то сует в чемодан свои реликвии: сорок белых воротничков, рецензии елецкой газеты тридцатилетней давности, серебряное пресс-папье — презент от труппы — и письма Орленева.
На рассвете мы подъезжаем к вокзалу на четырех грузовиках. Нам предлагают возвращаться домой. Нашу баржу отправили еще с вечера в Казань.
Отец на кого-то кричит, кого-то грозится судить по законам военного времени, куда-то звонит и в конце концов добивается своего. Нас сажают на пароход, уже занятый работниками прокуратуры и нефтяного главка. Места нет даже в трюме, придется ехать на палубе. Пришибленные, растерянные старики окружают отца. Что за толпа! Старушки в вуалетках, облезлых горжетках, кружевных косынках, старомодных фетровых ботиках, старики с авоськами, куда запиханы буханки черного хлеба и свернутые рулонами старые афиши. Двух самых древних старушек отцу удается устроить в каюту помощника капитана. Остальные расположились на корме — кто на чемоданах, кто на допотопных плетеных корзинах, кто подстелил под себя газетку. Как то они проведут ночь?
Тоскливый прощальный гудок. Пароход вздрагивает и отплывает.
Мы плывем уже несколько часов. Странно, река такая мирная: по берегам стада пасутся, ходят по воду бабы с коромыслами, мальчишки хворостинами загоняют гусей по дворам. А над рекой стоит плач. Плачут дети. Мы обгоняем баржи, увешанные пеленками, нас обгоняют пароходы, где на палубах жмутся ребятишки в пионерских галстуках. Это не из Москвы. Это уже из-под Тулы, из-под Можайска эвакуированные интернаты.
Серое небо, серая вода, серая земля. Муж мой под Ленинградом. Будут ли доходить письма в Чебоксары?
Отец наклоняется ко мне:
— О чем задумалась? Делом тебе, конечно, там заниматься не придется. Но думаю, что удастся устроить контролершей в театр.