Егор спрыгнул с эстрады и подошел к Ивану Николаевичу. Невысокий, бритоголовый, со смуглой, нестерпимо блестевшей лысиной, видно натертой бархоткой, с толстыми короткими черными усами, он был похож на метрдотеля из купеческого ресторана.
— Наниматься? — спросил он Смольникова, не поздоровавшись. — В гитаристы возьму, петь — зал для тебя велик, не перекроешь шума. Хор подобрался — жемчужины! Зерно к зерну. А первым номером — Маша Драгомонова. Сейчас сам увидишь.
Он пошел обратно на эстраду. Женщины встали, попятились в глубь сцены, таща за собой стулья, освобождая площадку для пляски. Высокая, плоская, как гладильная доска, девушка со стрижеными, неумело завитыми волосами вышла на середину помоста.
«Ну и жемчужина, — подумал Смольников, — горняшка из меблирашек, цыганской кровинки не видать».
А Драгомонова, выдвигая вперед то одно, то другое плечо, сгибая в локтях и кистях длинные руки, будто отталкивая кого-то, кто шел навстречу, поплыла, чуть касаясь земли. И вдруг широко раскрылись объятия, забились плечи крупной дрожью, закинулась голова в бессильной истоме — вся она тут, вся подалась к тому, кого только что гнала.
Иван Николаевич аж уцепился руками за край стола. Баядерка! Индия, настоящая Индия пришла на Рождественку! Вот что делает талант! Сколько видел на своем веку этих цыганских венгерок — и выходка традиционная, и плечи дрожат, как сто лет назад дрожали у Стеши перед Пушкиным, — а впервые понял он смысл пляски. Вольно или невольно эта Маша жестом, как словами, растолковывала всю исконную суть женского обольщения: притянуть и оттолкнуть, снова привлечь и снова увернуться… Так вот и кошки, самые женственные животные, играют. Схватят за руку бархатными передними лапками, прижмут ее к себе, а задними отталкивают изо всех сил, да еще когти выпускают.
А Маша все плясала и плясала. Подбежит к краю эстрады, наклонится, затрепещет плечами прямо перед Смольниковым — на вот, лови! И уплывет назад, только в воздухе мелькают тупые носочки туфель.
Егор взмахнул гитарой. Маша крутанулась, подняла руку и низко опустила, кланяясь в пояс Смольникову.
— Это я должен в ноги вам кланяться за прекрасный ваш талант! — закричал Иван Николаевич.
Он вскочил на эстраду и, размахивая палкой и шляпой, стал исступленно уговаривать цыган не бросать свое высокое искусство под ноги торгашам-нэпмачам, алкоголикам. Не сегодня-завтра он приведет их в настоящий театр, к достойным зрителям, которые будут с благоговением внимать их удивительным песням.
— Пока солнце взойдеть — роса очи выесть, — сказала Маша Драгомонова.