Тем не менее в СПБ Чайковский пересидел и меня — видимо, он все-таки отбывал стандартный политический срок в три года.
Вернувшись в отделение, мы увидели в «коровнике» Горбатого распластанным от укола аминазина. Привязывать его не стали — что было невозможно и по физическим причинам. И сейчас Горбатый валялся на животе.
В четыре часа работа закончилась, после сдачи продукции и ножниц спустились вниз.
Вдруг законный после работы перекур в туалете прервали два санитара с выпученными глазами:
— Всем по местам!
— Да ты че? Только что закурил…
— Туши, говорю. Быстро по камерам!
Всех заперли. Неожиданно в отделении появился старший санитар-мент — лейтенант МВД. Это был редкий зверь в Шестом отделении. Откуда-то возникли еще два санитара усиленного наряда.
Зэки не понимали, что произошло.
Посчитали по головам. Вроде бы не хватало только «элиты» — Хабардина с Хуснутдиновым и четырех ребят-закройщиков. Их сразу на швейке запирали в отдельную комнату, откуда они не могли выйти даже в туалет, и выпускали только после тщательного шмона — во избежание кражи пошивочного материала и острых, как бритва, закроечных ножей.
Вернувшиеся закройщики рассказали, что произошло: Григорьев вскрылся.
Тут выяснилось, что при «счете голов» Григорьева упустили. После того, как все уже сдали ножницы и спустились вниз, Валентинчик остался сидеть на своем месте. Хабардин на него прикрикнул, чтобы сдал ножницы, — никакой реакции. Хабардин крикнул громче, подошел ближе. Тут Григорьев запрокинулся набок и упал на пол — в лужу собственной крови.
Хабардин толком не видел руку Григорьева — рассказывал лишь, что рукава пижамы и рубахи были распороты и все было в крови.
Швейные ножницы были острыми, но заточены под тупым углом. Это не бритва, которой в одно движение можно распороть вену. Значит, Григорьев пилил себе руку, как тупой пилой, в несколько заходов, пока вена не поддалась.
Как рассказали санитары, Валентинчику наложили жгут и тут же отволокли в лагерную больницу, расположенную сразу за стеной СИЗО. Жгут был наложен плохо, и на лестнице со швейки виднелись пятна крови, потом поломоев заставили их затереть.
В больнице Григорьева зашили и уже на другой день вернули назад в камеру № 11 Первого отделения. Там его положили на вязки и кололи галоперидолом с аминазином — стандартная кара по неписаному «уголовному кодексу» СПБ, по которому попытка суицида засчитывалась за преступление.
Это был уже перебор. Две драки, обострение психоза, попытка суицида — все за один день. Такого в Шестом отделении не случалось и за месяц. Однако еще в первую летнюю комиссию здесь происходило то же самое, и даже я тогда странность заметил. Непонятно только было, почему психиатры этого не замечали и никак не предупреждали инцидентов.