Сердце щемило, я курил без остановки. Выкурил свои сигареты, после чего перешел на тошнотный «Дымок», полную пачку которого предложил сосед. Ходил по камере, как маятник — семь шагов от двери к окну, назад к двери и назад к окну. Со стороны я, наверное, напоминал хомяка в клетке, которому не остается ничего делать, кроме как крутить колесо.
Уже после полуночи я вымотал себя хождением и лег. Спать пришлось во всей одежде — только это и спасало от холода.
Первое тюремное утро началось с мата коридорного мента. Он запустил от порога в центр камеры пустое ведро и швабру и скомандовал:
— Встаем, бля! Быстро убираться!
Примерно через час через кормушку — квадратное отверстие в двери — каждому выдали кусок кислого хлеба с насыпанной поверх ложкой сахара. Потом — кружку горячей воды, слегка подкрашенной в светло-желтый цвет заваркой. Еще через какое-то время из кормушки появились миски с перловой кашей. Поверх каши плавала темная лужица масла. Масло по цвету и запаху не напоминало съедобное.
— Хлопковое, — оценил старик.
— Нет, конопляное, — не согласился тот, что помоложе.
Эти двое сидели здесь рядышком уже несколько дней и представляли собой забавную пару, внешне напоминавшую Дон Кихота и Санчо Пансу. Пожилой был высок, сух и сед, его сосед с незлым хитроватым лицом повара — низок, плотен и черняв. Пожилой был холериком, реагировал на все эмоционально, вскидывая брови, — низенький относился к происходящему и, кажется, к миру вообще довольно спокойно. Для полной иллюзии театрального фарса оба они носили говорящие фамилии. Одетого в светлое старика звали Беляков, а его соседа — Чернов. Соответственно он был одет во все темное, включая пышную шапку из чернобурки, довольно дорогую по виду.
Первые сутки я почти не ел, в последующие — ел очень мало. Чернов с удовольствием доедал мою кашу, всякий раз предупреждая, что в тюрьме такой еды уже не будет. В это верилось, но аппетита почему-то тоже не добавляло.
До ареста Чернов был главным зоотехником зверофермы, часть меха продавалась «налево», деньги шли в карманы менеджеров. Сумма хищения была значительной, срок светил большой, но в деле была масса нюансов, как то: воровал ли Чернов только чернобурки или же еще норки, которые стоили дороже, и т. д. Ко всему естественным образом было причастно еще и местное начальство. Поэтому спокойствие Чернова, по всей видимости, происходило не только от флегматичного характера, но и из расчета, что дело будет как-нибудь спущено на тормозах. Чернова несколько раз вызывали к следователю, с последнего допроса он вернулся довольный, как кот, которому перепало сметаны. Судя по его рассказам, обвинительного приговора было не избежать, но ситуация складывалась в нечто наименьшее из зол.