Сейчас она скрипела в челядинском кресле и думала: жизнь у нее отвратительная: глупая, бездарная. Нашла себе тщеславие — петушиться перед «сырыми сапогами»… Да кто она есть? Дочь абсолютной неудачницы, которая ни по работе, ни по личной жизни не достигла ничего. Развелась с отцом, дура. Пилила его с утра до вечера, и то не так, и это не эдак. Нормальный отец был, не хуже других.
Просто озверел от скулежа и нашел другую тетку. Если бы можно было поменять мать, она бы не задумывалась.
Она уже сейчас в кошмаре, как они будут жить вдвоем.
Ведь мать ни разу в жизни ни одно утро не начала с доброго слова. Это сказал ей недавно отец. «Обрати внимание. Утро, солнце, воскресенье, а у нее сырой подвал, ночь и всегда понедельник».
Она обратила — все точно.
Конечно, она прописана у бабушки, и если у них с матерью не заладится, то она, не говоря худого слова, перекочует по месту прописки. Хотя дуру-мать тоже жалко. Еще ведь не старая и все при ней, но чтоб кто-то куда-то позвал, пригласил…
— У тебя что, кроме отца, никогда никого не было?
Мать аж дрожит от гнева.
— А они мне нужны? Нужны?
— Нужны, — сказала ей Алка голосом карлика. — У тебя пропадает тело. Еще чуток — и у меня начнет пропадать.
Как мать на нее кинулась! Руками машет, орет… Оторвала у халата рукав. Сильная же! Дерется изо всех сил, а сдачи ведь не дашь.
Алка раскачивается на качалке. Сейчас самое время перейти к критике отца. Тоже, конечно, не подарок, но с отца мысль сама по себе — птица ведь вольная эта чертова мысль — оказалась опять там. В лесу.
«Господи! — возмутилась Алка. — Да что же это такое! Я что, так теперь и буду вечно писать в том лесу?»
Но сделать уже ничего было нельзя. Она вспомнила, как незнакомец, подавившись ее словами, трогал свою шею, и рука его в сгибе была — оказывается! — такой красивой, что ей хотелось ее тронуть, и от этого желания у нее сжались колени и так напряглись, что там — там! — стало сыро, и надо было идти менять трусики и шорты, но встать не было сил, и она подумала: «Вот, значит, как с дурами происходит. Они сами хотят».
Она было встала, но на крылечке возник Мишка. Господи Иисусе, ну меньше всего, меньше всего он был ей сейчас нужен.
— На дискотеку пойдем? — спросил он с крыльца, остановленный ее взглядом.
— Нет, — ответила она. — В такую-то жару.
— Посмотрим видюшник? Есть приличный ужастик…
— Нет! — закричала она. — Нет. Оставь меня в покое.
— Твоя бабушка возвращается, — сказал он. — Я ее перегнал.
— Тогда пошли к речке, — вскочила она. — А то меня начнут кормить и воспитывать. — Она бежала бегом, через кусты, мелькая загорелым телом, а Мишка думал тяжелую взрослую мысль, что, пожалуй, у него не хватит ума повести ее за собой, догнать в убегании, что эта девчонка — его горе и это как бы навсегда. «Еще чего!» — подумал Мишка, но это слабенькое сопротивление было тут же опрокинуто оглашенным желанием догнать ее и тронуть рукой, а то и обхватить за плечи, а потом за руку вводить по илистому дну в ледяную воду и осторожно, нежно поливать ее плечи из ладоней, чтоб попривыкла к воде. При чем тут горе? Если все случится, как ему сейчас хочется, то пусть потом будет горе. Пусть!