Во время второго интервью она сказала, что подумала об этом и решила, что справится сама, поговорит об этом с мужем. Но при встрече она окинула меня таким тоскливым, по-детски эротизированным взглядом, что я подумал, что отцовский перенос еще отнюдь не смягчился. И она тараторила без остановки, как будто забыла, что совсем не настроена начинать терапию: из-за ее озабоченности тем, что она не может забеременеть, — в последние девять месяцев все было направлено на это. Она набрала пять килограммов, потому что это в каком-то смысле имеет отношение к беременности: «Когда беременеешь, толстеешь, т. е. — хотя это безумие! — я будто думаю, что если я растолстею, я забеременею». Она больше не занимается спортом, не ходит на пробежку, она же может забеременеть, и так она потеряет ребенка. Она не хочет горевать и оставлять надежду, но на самом деле каждый день думает о том, не хочет ли она до сих пор слишком многого от отца и не может ли это быть причиной, по которой она не беременеет (т. е. беременность стала бы знаком слишком большой отделенности от семьи, чего она пока не могла себе позволить).
Этим утром она видела сон, который хочет рассказать: ребенок сидел у нее на коленях, и она пыталась положить его в коляску, но он все время выскальзывал, забирался под одеяло, и она не могла с ним совладать. Потом ребенок закричал от голода, она хотела дать ему грудь и вдруг обнаружила, что у нее нет молока! В отдалении проходили две матери с колясками и радостно смеялись. Ее муж все это время сидел в кресле и смотрел на нее, а на ребенка не обращал внимания.
Озабоченно она спрашивает себя, не может ли быть так, что она не способна стать хорошей матерью, как это изображено во сне. Я стараюсь это смягчить и говорю, что это, может быть, просто озабоченность, опасение, фантазия, ведь сон не отражает реальности. И, возможно, во сне она не только мать… Да, она уже думала о том, не может ли она быть ребенком, ведь у нее самой не было достаточно хорошей матери. Она без остановки плачет. Она больше не хочет горевать, ее прошлое должно уже остаться позади.
Когда у самой старшей ее сестры был день рождения, который, конечно, праздновали в родительском доме, отец действительно заявил, что эта сестра всегда была его любимой дочерью. Та, конечно, лучилась от счастья. Госпожа Арбейтер берет себя в руки. Тогда другая сестра ужасно разрыдалась: когда же отец и ее назовет так! Госпожа Арбейтер: «Ты с ума сошла, тебе почти 40, ты всю жизнь будешь этого ждать?!» Но что если эта часть и в ней самой по-прежнему достаточно велика? У меня появляется смутная мысль о возможности, что беременность не наступает, потому что ребенок должен быть пожертвован отцу, патриарху, который, как предводитель секты, управляет всеми своими женщинами: своими дочерьми и многими (пусть даже и не зачатыми от него непосредственно) детьми. Конечно, она думает о сестрах, они ведь уже давно отделились от родительского дома, частично переехали в большой город, заводили мужей, беременели, но отношения распадались, и все сестры возвращались с детьми либо непосредственно в родительский дом, либо, по крайней мере, в тот провинциальный город. Конечно, так или иначе они приносили отцу внука! К концу сессии она осторожно сформулировала, не может ли она еще раз обдумать то, что сегодня пережила, и принять решение о том, будет ли она продолжать терапию, позже.