— Хватит… — прорычал я, пытаясь хоть как-то закрыться. — Прекрати!
— Не дергайся. Или будет больнее.
Дед был сильнее, и любая моя попытка хоть как-то закрыть разум заведомо проваливалась. Он вспарывал один слой защиты за другим — быстрее, чем я успевал их возводить — и настырно пробивался в память. Последние несколько дней промелькнули перед глазами — а дальше все слилось в непонятное мельтешение картин и образов, которые я, казалось, видел впервые.
Дед ломился туда, куда не заглядывал даже я сам — в самые глубины черного омута памяти.
И там нас ждало то, чего я уже давно не помнил… а может — просто сам предпочел забыть. Каждый день, каждая секунда жизни, от самого рождения. Лица, какие-то разноцветные пятна… Звуки — далекие, непонятные и загадочные, будто приглушенные толщей воды.
Но не только они. Из-под красочных картинок детства, раздирая полотно памяти, настойчиво лезли другие: мертвенно-серые, высохшие и страшные.
Спрятанные так глубоко, что даже дурак бы сообразил: туда лезть не надо! Но особого выбора уже не было — оставалось только смотреть на бесконечную выжженную пустошь из моих кошмаров. На уходящие к горизонту вереницы ржавых автомобилей, на черные остовы опустевших домов, на тени, в которых уже не осталось почти ничего человеческого.
И на пламя. Безумный, дикий огонь, упавший с небес и сожравший то, что когда-то было городом… или целым миром. Сотни, тысячи добела раскаленных языков вздымались, плясали вокруг.
И их было вполне достаточно, чтобы обратить в пепел и меня, и деда.
Все закончилось внезапно — так же, как и началось. Я обнаружил себя лежащим на полу у опрокинутого стула. Видимо, свалился, когда дед меня «отпустил». Голова все еще звенела, в глаза будто насыпали песка, но по сравнению с тем, что творилось последние полторы минуты, я чувствовал себя почти что превосходно. Во всяком случае, у меня оказалось достаточно сил кое-как зацепить за край стола и подняться на ноги.
Дед полулежал в кресле лицом к потолку, запрокинув голову под таким жутковато-неестественным углом, что я видел только бледную морщинистую шею с пробивающейся щетиной.
Моя память оказалась не самым приятным местом — даже для Одаренного третьго магического класса. И приложила по полной.
— Дед… — позвал я. — Ты как?
Он не ответил. Не двинулся, даже не издал ни звука. И когда я увидел кровь, насквозь пропитавшую ворот халата, мне вдруг стало страшно. Настолько, что я буквально перелетел через стол…
И едва успел подхватить сползающее набок тело. Дед оказался неожиданно тяжелым — настолько, что я не смог удержать и сам опустился на пол за ним следом. В кабинете было прохладно, но его кожа показалась и вовсе чуть ли не ледяной — и белой, как снег. Если бы не все еще струящиеся из носа по щекам алые капли, я бы подумал, что в нем вообще не осталось крови.