— Ему все шуточки! — оскалился Людоедов. — Товарищ Незримов, может, вы хотите что-то ответить?
— Да, хочу. — потомок богов встал и вышел к трибуне. — Не имею права молчать. Прежде всего, мне дико все это слышать, поскольку я являюсь убежденным атеистом. Считаю, что Бога нет. А если Он и есть, то Ему на нас глубоко наплевать.
Снова смешок в худсовете и ехидная усмешка Людоедова:
— Так есть или нету? Вы сказали: «Если Он и есть».
— Если, — ответил Эол. — Ему виднее, есть Он или нет Его. В отношении всей символики — она соответствует реалиям. Не будете же вы доказывать, что в те времена на могилах ставили не кресты, а пирамидки с пятиконечной звездой. И иконы присутствовали в домах. Про сон Маргариты много написано. Это правда.
— Это миф!
— Простите, Владимир Алексеевич, я вас не перебивал. Мистическая экзальтация людей девятнадцатого века хорошо известна, и Маргарита была ей подвержена. То, что я не показал ее монахиней, так в противном случае это была бы уж и впрямь агитация. Религиозная. Что еще там?.. К Финляндии в целом у меня дружеское отношение, просто мой дядька там воевал. Строчка из песни... Должно же быть хоть что-нибудь смешное даже в таком трагическом фильме. У вас одни сведения, а у меня другие, я вам предоставлю письменные свидетельства о том, что в Спасо-Бородинском монастыре выпекали хлеб по рецептуре Маргариты Тучковой, полностью аналогичный нынешнему бородинскому. А в отношении всяких религиозных намеков... Вот вы, Владимир Алексеевич, сами в течение своей речи несколько раз сказали: «Слава Богу». Это как понимать? Как восхваление верховного божества?
— Я?! — вскинул брови Людоедов и вдруг почему-то заволновался. — Этого быть не может. Я, слава Богу, таких слов в своем лексиконе не использую.
Тут уж все дружно рассмеялись, главный обвинитель покраснел, спохватившись, что ляпнул смешное и глупое, и обстановка несколько разрядилась. После такой бомбежки со стороны высокопоставленного чиновника члены худсовета поняли, что если полностью поддержать, то вернутся те времена, когда гвоздили за все подряд и во всем видели идеологическую диверсию. А потому старались не столько критиковать фильм, сколько защищать его. Конечно не все, а которые посмелее — и Агранович, и Столпер, и Мачарет, и Герасимов, и даже Пырьев.
В итоге Незримову было предложено взять в руки ножницы и вырезать некоторое количество кадров, а следующий худсовет по фильму назначили на середину октября. Его робкий возглас о том, что юбилей Бородинской битвы к тому времени уже пройдет, получил звонкую пощечину от Пырьева: