Эола стало тошнить. То же самое, должно быть, испытывает муха, когда понимает, что эта ниточка не просто так забавная чепуха, а часть паутины, в которую ее уже тащит хитрый паук.
— Я, кстати, собирался на днях побывать на Большом Каретном.
— Вот и прекрасно. Потом расскажете мне, что там было. Кстати, Эол Федорыч, а почему вы до сих пор не член партии?
— Да как-то... Думал, еще не достоин.
— Ц-ц-ц, — поцокал языком Адамантов. — Вы вполне советский человек, преданный гражданин своей Родины. Подавайте заявление и не сомневайтесь.
После такого разговора ему вообще в лом было на Большой Каретный. Казалось, сходи, потом доложи Адамантову, что все путем, никакой антисоветчины. И уже доехал до дома номер 15, но, не дойдя пятнадцати метров до подъезда, резко развернулся и зашагал прочь:
— Да идите вы в жопу!
И поехал во Внуково, где рабочие уже доделывали фундамент большого дома. срочно надо освоить деньги, пока их как-нибудь не отняли. Там в одиночестве напился и на следующий день — в Ленинград, первые съемки нового фильма, и катитесь все куда подальше.
Касаткин уже наснимал прекрасных цветных видов Ленинграда, с которых все начинается. Теперь камера приближается к зданию Салтыковки на углу Невского и Садовой, въезжает внутрь, движется в читальный зал, подъезжает к Жжёнову, снова играющему хирурга Шилова. Он сидит обложенный книгами, губастый, хороший, листает эти книги, пишет. Лицо увлеченное, одухотворенное, от него исходит какой-то удивительный свет. Счастливый человек, поглощенный любимейшей работой. Вокруг него — торжественно-деловая тишина, склоненные головы возле зеленых абажуров, легкий шелест переворачиваемых страниц.
В лучах вечернего солнца Шилов выходит из библиотеки, лицо задумчивое и счастливое. Он идет по Ленинграду. По красивым улицам прекрасного города.
Ранним летним утром Шилов шагает по улице с женой Ирой, радуется жизни, говорит о том, в какой прекрасной стране они живут, о своей будущей первой научной книге, о знаменитом профессоре Николаеве, у которого он теперь ассистентом.
Доктора Ивашова из «Разрывной пули» пришлось заменить на Николаева, потому что исполнявший роль Ивашова Шатов успел за прошедшие одиннадцать лет скончаться. Зато пожилого врача Николаева теперь играл замечательный актер Александринки Николай Константинович Симонов, несравненный Петр Первый в «Петре Первом», кардинал Монтанелли в «Оводе», доктор Сальватор в «Человеке-амфибии». Как и Незримов, он был волгарь, только не из Нижнего Новгорода — Горького, а из Куйбышева — Самары. Живя в бывшем «Англетере», ныне гостинице «Ленинградской», Эол пешком ходил сорок минут на Каменный остров до «Ленфильма», пешком возвращался, но если в съемках участвовал Симонов, он обязательно вечером затаскивал всех к себе на Гагаринскую, мимо Летнего сада, устраивал посиделки, играл на гитаре, пел, травил анекдоты, причем и такие, которые вполне можно было бы пересказать Адамантову, и тот бы доложил куда следует, только вот фигушки тебе, старший лейтенант РОА. Николаеву Эол подарил имя Петра Первого и шиловское словечко «малюсенький».