Штрелен, среда 17 октября 1923 года, четверть пятого утра
Вилли Штауба пробудило нехорошее предчувствие. Ему всегда удавалось вырвать его из глубочайшего даже сна. Не будило его ни воркование голубей на чердаке, где он спал, ни зуд ран, наносимых ему вшами и клопами, ни даже лай собак, которые рвали часто его лохмотья во время путешествий по нижнесилезским деревням. Уже два месяца, то есть с тех пор, как Штауб поселился на чердаке кладбищенского склада, ему казалось, что его интуиция уснула и перестала посылать предупреждающие сигналы. Он задавал себе, однако, вопрос, что обвинять в своих надежных до сих пор догадках было бы несправедливо. Ничего плохого он не подозревал, не было ни малейшего повода для предупредительных опасений. Собрал, как обычно, под костелами и по селам, а когда наступали сумерки, собирал в узелок выпрошенную еду — сухой хлеб, миску муки, иногда яйцо — после чего отправлялся на кладбище, где было удобное помещение на чердаке склада, в котором хранились лопаты гробовщиков, ножницы для обрезки живой изгороди, а также всевозможные шпаргалки. Штауб проскальзывал между двумя снопами соломы, укрывался тряпками и засыпал спокойным сном. Спокойным, потому что не боялся, что кто-нибудь осмелится прийти на кладбище ночью и причинить ему вред. С мертвыми он жил в великом согласии. Как и с крысами — своими соседями по чердаку. С одной из них — Мордой — даже делил ложе.
Сегодня он почувствовал укол тревоги и открыл глаза. Морда тоже проснулась. Было очень темно. Эта тьма обладала какой-то уникальной способностью проводить звуки. До ушей Штауба донеслись шепот и шорох жестких плащей, которые носили могильщики, когда шел дождь. Сначала он подумал, что в часовню ворвались какие-то ночные любовники, которые сбрасывали накидки от дождя, но тут же отбросил эту мысль. Во — первых, свидания в кладбищенском складе были маловероятны во второй половине октября, во-вторых, в темноте никто не пыхтел, никто не дышал, словом, никто не издавал любовных или предваряющих звуков. Слышались только какие-то гортанные команды и подозрительный ропот. Штауб застыл, чтобы наилегчайшим даже шумом не вызвать интереса у людей, находящихся в подсобном помещении.
Внезапно он почувствовал щекотку в гортани, которая упрямо давила в горло. Он не мог кашлять. Он почувствовал, как лицо его распухло и к глазам подступили слезы. Он не мог не кашлять. Он уткнулся лицом в солому и сделал это. Ему показалось, что кашель был громким, как выстрел из пушки. Он слегка повернул голову. Глаза Морды светились в темноте. И тогда он услышал шаги на лестнице. Кто-то забирался на чердак. Потолочные балки посветлели. Штауб увидел в прямоугольном проеме сначала свечу, а потом из нее высунулась шляпа с широкими полями — такая, какую носили могильщики. Штауб слегка прижал Морду к груди. Оцепенел. Его пальцы медленно сомкнулись на мехе животного. То, что появилось под полями шляпы, заставило его крепко сжать крысу. Он не чувствовал болезненного укуса, которым защищался его маленький приятель. Он уставился на выступающий из-под шляпы птичий профиль. Кожаная маска с длинным клювом и двумя круглыми стеклами, за которыми сверкали глаза. Штауб замахнулся и швырнул своего друга в сторону упыря в маске. Видение спряталось, а Морда убежал куда-то в угол.