— Ты не врешь, Бер, — тихо отозвался Попельский. — Ты и в самом деле был человеком Кичалеса. Сегодня я получил известие, которое подтверждает твои слова. На мою кузину Леокадию всегда можно было положиться.
— Ну, видишь, Едзю, — усмехнулся Гох. — Так в одной фурдиґарні[91] оказались и я, и пулицай. Уже мне веришь?
— Верю, — спокойно сказал Попельский. — И видимо, пришло время, чтобы ты рассказал мне то, чего я не хотел слушать, потому что не доверял тебе. Я думал, что ты хочешь оклеветать Кичалеса из-за ненависти. Теперь я тебе верю, рассказывай!
— Это для тебя очень непри…
— Говори!
* * *
Над Винниками наступала непроглядная ночь. Небо рассекали молнии летней грозы. На крыльце большого дома стояли двое мужчин и курили сигары.
— И зачем я вообще в это ввязался?! — Махль схватился за голову. — Зачем вообще разговаривал с этим безумцем, когда он признался мне, что поломал ножки ребенку и бросил его у больницы? Я должен был позвонить в полицию, когда он ко мне обратился! А я польстился на сомнительную выгоду! Я давно знал, что он сумасшедший! Зачем я согласился помогать сумасшедшему?
Кичалес молча пыхал дымом.
— А теперь все кончилось, — сетовал адвокат. — Все пропало. Коммивояжер погиб — так было запланировано, но его сын тоже умер — а этого мы уже не планировали. А могло быть так хорошо! Сыну пенсию и пожизненную опеку, а нам — остальное наследство. А так старый Клеменс умрет самое позднее через полгода, и все достанется студитам. Если бы по крайней мере его внук остался жив! Можно было его убедить, чтобы все завещал ему… В конце концов, он даже немного его любил…
— Не переживайте, пан меценас. — Кичалес плюнул далеко за крыльцо. — В делах всегда так: то лучше, то хуже. Мы с вами хорошо познакомились, мы сообщники, можем вместе продолжать делать ґіте ґешефте, одер?[92]
— Увидим, что будет дальше. — Махль отряхнул воображаемые пылинки со своего летнего льняного пиджака и поправил галстук из этой же ткани. — Жаль… жаль… Такой был риск, что Шалаховский расскажет Лыссому про нашу договоренность! Ну что же… Подкиньте назад ребенка Рите, и выйдем из этого дела на щите…
— Нет больше ребенка, — медленно произнес Кичалес. — Исчез.
— Вы что, сдурели?! — воскликнул адвокат Махль. — Что вы несете?!
— С малышом нянчилась девка. — Кичалес с трудом проглотил обидные слова. — Иренка пошла в нужник, возвращается — а ребенка и след простыл. И не кричите на меня, пан меценас. Ничего не произошло. Шалаховский умер, его байстрюк ребенок тоже умер. Кто еще про нас знает?
— Гимназист Грабинский и другие сторожа с аренды!