Рита села в гостиной и включила радио, настроенное на львовскую программу. Из репродуктора понеслась веселая музыка в исполнении какого-то джаз-бенда. Зажгла спиртовку под кофе, которое она заварила более часа назад. Через минутку налила в чашку ароматную жидкость. Ежик сидел верхом на большом автомобиле и, отталкиваясь от пола ножками, ездил вокруг стола. Когда проезжал мимо матери, она погладила его по личику, но не поцеловала. Все еще чувствовала обиду на малыша.
Отделила серебряной ложечкой большой кусок торта, когда зазвонил телефон. Рита пошла в прихожую, чтобы поднять трубку. В трубке послышался голос тетки Леокадии.
— Рита, дорогая, — сказала тетя, поздоровавшись, — что-нибудь нужно? Ганна как раз выходит за покупками, так купит и для тебя. Что бы ты хотела сегодня на обед? Скажи, и Ганна все приготовит и в полдень унесет тебе.
— Не знаю, — сказала Рита, потому что хотела закончить этот разговор и допить кофе. — Мне все равно. Ага, сигареты. Это самое важное.
Она положила трубку и вернулась в гостиную. Ежиковы пальчики и щечки были коричневые. На светло-бежевом ковре, в пятне от пролитого кофе, возле опрокинутой чашки лежал кусок торта «Захер», который ребенок лизал, как зверек.
Рита села и закурила. Она вся дрожала, в голове мелькали какие-то картины, рот был полон дыма, а душа — ненависти. К родному ребенку. И собственному отцу, из-за которого она была обречена сидеть под домашним арестом.
Попельский проснулся около полудня и едва успел на совещание к Зубику. Мысленно проклинал дешевую водку, которую купил под утро в какой-то забегаловке возле вокзала. Он продолжал ощущать ее противный вкус. Мог простить себе это непродолжительное обезболивание, мнимое излечение эмоционального напряжения, которое появилось, когда удостоверился, что Марцелий Вильк — это не Ирод! Я мог напиться сегодня после работы, думал он. В изысканном «Атласе» опорожнить бутылку «Старки» под мясной рулет и селедку «под шубой»! Но нет! Надо было непременно напиться какой-то люри[62] в пять утра! Хорошо, что все кончилось похмельем, а не отравлением!
Попельский сидел мрачный, забавлялся своими плохо застегнутыми запонками на манжетах, потирал пальцем небритый подбородок и думал о вареных сардельках с хреном, которые отчаянно звали его с кухни, когда он, голодный как волк, выбегал на совещание.
Как комиссар и надеялся, первый день расследования не принес ничего интересного. Грабский и Кацнельсон рыскали во всех возможных конторах и беседовали с огромным количеством промышленников и владельцев различных фирм. Результаты этих разговоров были жалкими, хотя двое людей узнали сегодня на фото своих подчиненных, которых немедленно привезли на Лонцкого. Там, ругаясь и угрожая, они ждали опознания. Хотя полицейские не заметили ни одного поразительного сходства между задержанными и мужчиной с портрета, к тому же один из них был бородачом. Однако, согласно приказу, окончательное опознание должен был провести Попельский. Перед совещанием у Зубика лишь взглянул на задержанных и сразу отрицательно покачал головой. «Чем вы разгневали своего шефа», — ворчали полицейские, выпуская их на волю.