— Читай черное, белое оставляй!
— «Возвращение папы», баллада. — Голос Незавитовского ломался.
— Читай с выражением и не плачь! — прорычал палач и ударил графа в шею.
Удар был достаточно сильный, чтобы ускорить, и достаточно слабый, чтобы не прервать дыхание. Незавитовский откашлялся и начал бормотать:
— Пойдите, деточки, пойдите все вместе,
За город, под столб на взгорок,
Там перед чудотворным преклоните колени образом,
Набожно творите молитву.
Папа не возвращается; утром и вечером
В слезах его жду и трепещу;
Разлились реки, полны зверья боры,
И полно разбойников на дороге.
Услышав это, маленькие дети бегают все вместе,
За город, под столб на взгорок,
Там перед чудотворным преклоняют колени образом
И начинают молитву.
— Достаточно, — в темноте раздался незнакомый графу властный голос, — это не он. Теперь ему цмаги, но досыта!
Двое мужчин подошли к графу. Один налил водки в стакан и подал его заключенному. Тот выпил жадно все содержимое. Второй подсунул ему под нос кусок хлеба и огурец. Граф закусил и огляделся вокруг. Не увидел уже Попельского.
Тот стоял в соседнем помещении рядом с Зигмунтом Ханасом, который с болью смотрел на дочь, когда двое других его преторианцев несли ее по подвальной лестнице. Когда уже отвел глаза от надутого плодом живота девочки, та — все еще лежа на их руках — улыбнулась отцу радостно, а с уголка ее рта вытекла лента слюны.
Ханас повернулся медленно к Попельскому. В его глазах блестели слезы.
— Что ты так смотришь? — пробормотал он угрожающе. — Тебя не взволновал этот стих?
— Взволновал, — обманул Попельский. — Но не так сильно, как история о королевне Марысе. Если бы граф читал то, еще сейчас бы рыдал.
— Это не он, — проворчал Ханас, с трудом сдерживая ярость на волю. — Элзуния не узнала его голоса. Ты ошибся, Лыссый! За что я тебе, блядь, плачу?!
— Ложный след, — безразлично ответил Попельский и начал застегиваться свой гардероб. — Я не обещал, что сразу же попаду…
— Это все, что ты можешь мне сказать?
— А что тут еще говорить? — фыркнул Попельский.
Ханас подождал, пока Элзуния будет вынесена из подвала. Потом медленно подошел к полицейскому.
— Вчера вечером я показал Тосику твоих пани, — сказал он ледяным голосом. — Обе крепко спали. Я стоял вместе с Тосиком в дверях их комнаты. Отдернул одеяло с бедер и жопы твоей дочери… Двое людей держали Тосика, потому что так к ней рвался… Как ты думаешь, что у него перед глазами, когда спустя полночи спускал сперму и выл, как зверь, в своей каморке? — Наступила тишина, нарушаемая чмоканьем графа, которому гориллы вливали в рот мощные порции едкой выпивки. — Обещай мне, Лыссый, — прошептал Ханас — что это в последний раз… В последний раз ты мне оказываешь такое пренебрежение…