– То, что было у меня во рту, ныне в его венах, – пояснило Дитя Тени, довольно утирая кровь Восточного Ветра с губ. – И он решит, что ты стал им, ибо я так сказал и он мне поверил.
У Пескоходца рука устала стегать Последнего Гласа плетью, и он досадливо потер ее.
– Откуда нам это знать?
– Он сам нам вскоре скажет.
– Ай, что за детские игры. Он должен был подохнуть.
Пескоходец пнул Восточного Ветра, спихнув его в воду, и удерживал там, пока тело не обмякло.
Выпрямившись, он обернулся к последнему из Детей Тени и произнес:
– Я сказал.
– О да.
– Но я уже не знаю, кто я такой – Пескоходец или Восточный Ветер в его сновидении [35].
– И я тоже, – сказало Дитя Тени. – Но смотри: вниз по течению что-то происходит. Пойдем посмотрим?
Туман развеялся. Пескоходец посмотрел туда, куда указывало ему Дитя Тени, и увидел, что в том месте, где Великая Река впадала в Океан, на водах плавает какая-то зеленая громадина. На песке подле нее стояли трое людей, а к их рукам и ногам пристали листья [36]. Они осматривали распростертое там тело Последнего Гласа и оживленно переговаривались на языке, которого Пескоходец не понимал. Когда он подошел ближе, они протянули к нему раскрытые руки и засмеялись, но они не поняли, что раскрытые руки означают (или некогда означали) отсутствие у незнакомцев оружия. Его соплеменники не знали, что такое оружие. В ту ночь Пескоходец видел во сне, как он умер, однако долгое время видений закончилось.
Но не воображай, будто ты мне хоть сколько-то интересен. Ты меня согрел, а сейчас я опять ухожу – слушать голоса ночи.
Карел Чапек, «С точки зрения кошки»
Это был коричневый короб, скорее даже чемоданчик, из темно-коричневой, тронутой временем кожи, с дополнительно укрепленными бронзовыми уголками. В бытность чемоданчика новехоньким бронзовые накладки выкрасили зеленой краской, теперь же она в основном была содрана, и тусклый свет умирающего дня, сочившийся через окно, выхватывал из сумрака тусклый зеленоватый налет по краям свежих царапин. Раб осторожно, почти беззвучно, положил чемоданчик перед молодым офицером, под лампу.
– Открой его, – велел офицер. Замок давно сломался, чемоданчик с грехом пополам удерживали закрытым наскоро скрученные из тряпья завязки.
Раб – высокий, широкоплечий, с резко очерченной челюстью, в шапке темных волос – взглянул на офицера и, поймав кивок его коротко остриженной головы (не совсем кивок – движение подбородка туда-сюда, может быть, на шестнадцатую часть дюйма), извлек офицерский кинжал из портупеи, перекинутой через спинку кресла, разрезал им тряпичные веревки, почтительно поцеловал лезвие и вернул его на место. Когда раб ушел, офицер вытер ладони о бедра, затянутые в форменные брюки до колен, резким движением откинул крышку и вывалил содержимое на стол.