Пролетели незаметно несколько спокойных часов, а затем в дверь громко, пронзительно забарабанили:
- Ну открывай! Открывай я сказал! Ну...
Голос был незнакомый - грубый, властный и слова он выкрикивал с ненавистью, но голос был русский...
Марья встрепенулась, прижалась еще крепче к Ивану, зашептала:
- Ну вот - это уже наши пришли. А мы, видать, за ревом метели и не услышали. Я открою? - с тревогой спросила она у покрывшегося испариной Ивана.
- Открой... это они за мной пришли!
- А ну открывай, гад! Последний раз говорю, а потом дверь выламываю, ну!
- Что ж они так-то? - проговорила Марья. страшных, раскалывающих его изнутри ударов. Страх сковал его, не давал думать, скрежетал липким холодом по всему телу... Неужели же сейчас - неужели же сейчас они все узнают?! Да уж лучше бы умереть сразу чем так мучиться.
- Марьюшка...
В дверь ударили со страшной силой, и весь дом задрожал, заходил ходуном:
- Ах ты! А ну выбивай, братцы! Ружья приготовить! Как появиться, так пали по нему, гаду!
- Его ж судить должны!
- А ну без разговоров!
- Марьюшка, - голос Ивана дрожал, - ты бы деток увела. - сердце разрывало его грудь, а череп вот-вот должен был лопнуть от давящей изнутри расширяющейся боли.
В дверь вновь ударили и дом наполнился скрипом; рыбки в аквариуме забили хвостами, а кот пронзительно замяукал.
Марья бросилась открывать, а Иван сел на кровати и торопливо стал натягивать брюки. Сашка и Ира были рядом, они стояли, схватившись за руки и смотрели на своего отца: Сашка с непониманием, Ира же с мученическими слезами.
- Папочка, - прошептала она, когда дверь в прихожей пронзительно скрипнула и зазвенел, пронесся по всему дому порыв ледяного ветра, - ты помни, что все мы тебя любим... Вся эта суета, все эти надрывы уйдут папочка, и, настанет день, раны этой войны заживут, она станет смутным приданием. А любовь останется - она пронизывает всю вселенную. Вспомни, что я тебе говорила - найди покой для свой души.
В комнату впихнулись, заполнив ее морозом и резким запахом давно немытых тел с десяток тепло укутанных, усталых и злых солдат. Следом за ними вошел еще один человек: согбенный старик, все лицо которого так сильно заросло бородой, что не было видно на нем ничего кроме грязных волос, извилистых морщин и двух маленьких, красных от разорванных сосудиков глаз. В глазах этих ярким пламенем вспыхивало безумие:
- А ну вот он! Вот! Я его хорошо запомнил!
- Точно он?! - выкрикнул и закашлялся высокий широкоплечий человек с изуродованным, побывавшем в пламени лицом.
- Он точно! Вот побожусь! Я его поганца хорошо запомнил, я всех их запомнил!