Кремер так и не удосужился прийти, а потому я вконец разобиделся. Мне было точно известно, что он встретился с Вулфом. Около восьми часов вечера мне наконец-то разрешили сделать дозволенный законом звонок. Я связался с Вулфом и принялся рассказывать ему о произошедшем, но он прервал меня холодным, словно нос эскимоса, голосом:
– Я знаю, где ты и как туда угодил. Мы как раз беседуем с инспектором Кремером. Я позвонил мистеру Паркеру, но сегодня уже слишком поздно что-либо предпринимать. Ты поел, Арчи?
– Нет, сэр. Я опасаюсь, как бы меня не отравили, а потому объявил голодовку.
– Ты должен поесть. Мистер Кремер просто слабоумный. Я намерен по возможности убедить его, что ты невиновен. – И он повесил трубку.
Когда в начале двенадцатого Роуклифф прекратил допрос и меня отправили в камеру, признаков Кремера по-прежнему не наблюдалось. Камера оказалась так себе, чего и следовало ожидать в строении подобного рода, но все же была довольно чистой, основательно надушенной дезинфицирующими средствами, а главное, удобно расположенной: ближайшая лампа в коридоре находилась шагах в шести и потому не слепила глаза через решетку моей двери. Кроме того, это была одиночка, чего я не мог не оценить. Наконец-то оставшись в полном одиночестве, вдали от телефонов и прочих помех, я разделся, повесил свой серый костюм в тонкую полоску на стул, а рубашку накинул на одеяло в ногах, залез на койку, вытянулся и собрался хорошенько обдумать ситуацию. Однако у моего организма планы оказались несколько иными: он пожелал отдохнуть, и через двадцать секунд я заснул.
Утром наблюдался небольшой всплеск активности: перекличка и путешествие в туалет и на завтрак, однако после этого меня вновь предоставили самому себе, а этого мне хотелось меньше всего. Было такое чувство, что время замедлилось. Я попытался следить за секундной стрелкой, но так и не понял, сломались мои часы или нет. К полудню я обрадовался бы даже визиту Роуклиффа и начал подозревать, что в канцелярии потеряли документы и обо мне просто-напросто забыли. Ланч, описывать который я не буду, несколько нарушил монотонность существования, но затем я снова оказался в своей камере наедине с наручными часами. Я в десятый раз решил разложить все по кусочкам, рассортировать их и вновь составить мозаику, чтобы окинуть ситуацию свежим взглядом, но картина по-прежнему вырисовывалась чертовски запутанная.
В 13:09 дверь моей камеры распахнулась, и дежурный, широкоплечий коротышка, у которого отсутствовала половина правого уха, велел мне пошевеливаться. Я не заставил себя долго ждать и спустился вместе с ним на лифте на первый этаж. Пройдя по коридору, мы оказались в каком-то кабинете, где я имел удовольствие увидеть высокую тощую фигуру и бледное вытянутое лицо Паркера, единственного адвоката, которого Вулф допустил бы к юридической практике, имей он право решающего голоса. Паркер пожал мне руку и объявил, что буквально через минуту вызволит меня отсюда.