У меня была поэзия, которой я дорожила, но моя поэзия была черным тяжелым камнем, который невозможно было раскрыть-раскроить и принести ей вот так, как простой рассказ о походе в магазин или покупке зимней обуви. Когда я пришла работать в галерею, мы сделали большой выставочный проект про толстые журналы. В зале мы построили огромную прямоугольную колыбель. Она была красивая, казалось, что она парит над полом под тяжелым белым тюлем. Я сфотографировала инсталляцию и отправила фотографию маме на сайте «Одноклассники». Мама долго молчала, но потом спросила меня: «Что это?» Я объяснила ей, как могла, она ответила: «Ясно».
Я везла ее внутри маленькой холодной капсулы и про себя говорила с ней, я говорила, что покажу ей свою московскую жизнь. И показывала так, как если бы она была живая. Я поставила урну на свой письменный стол рядом со стопкой книг так, чтобы через окно ее не было видно. Я боялась, что кто-то может прийти и забрать ее у меня. Просто залезть в окно первого этажа и забрать.
Я люблю дорогу. Кажется, что дорога – это единственно верный способ быть здесь, в этом мире. Это пространство, в котором нет забот о месте, но есть медленное преодоление мест, захват их внутрь себя, в свою память. Память не выдает места полностью, она живет внутри, как сложная спутанная лента. Дорога – это тот регистр бытия, в котором спутница или спутник – твое единственное отражение. Если же спутника нет, то и тебя нет. Я любила путешествовать с матерью, любила ехать с ней на поезде или идти на пляж или в магазин.
Я люблю дорогу. В дороге нет пустоты, она наполнена пространствами и временем. Ты движешься, как мандельштамовский Одиссей. А когда дорога заканчивается, наступают тишина и пустота. На карте маршруты чертят красной и синей линиями, а города и места показывают точками. Путники отмечают места стоянок кнопками. На бумаге в месте остановки ткань прорывается, превращаясь в круглую с неровными краями дырочку пустоты.
Оказавшись в московской квартире, я, не разуваясь, прошла в свою комнату. Там все было вверх дном, моя девушка жила в ней, пока меня не было. Я спросила ее, почему она жила здесь, та ответила, что ей так спокойнее. Я была недовольна, мое место с моими вещами было обеспокоено ее присутствием здесь. Повсюду стояли кружки с недопитым чаем, валялись носки, за три дня кошка успела выкопать все мои цветы и рассаду – на деревянном, покрытом лаком полу валялись комки сероватой засохшей земли.
Я расчистила себе место на полу, села в куртке и обуви и начала распаковывать мамин прах. Я нервно орудовала ножницами, но ткань, в которую был зашит короб из картона, не слушалась. Руки взмокли. Когда я наконец сняла ткань, показался блестящий, заклеенный скотчем бок коробки. Я не верила в то, что там, под несколькими слоями скотча и картона, лежит прах. Я была уверена в том, что кто-то подменил его на бутылку с песком или комок влажной ткани. Навязчивая мысль о том, что я потеряла урну, мучила меня всю дорогу. Не было ни одного повода задуматься об этом, но я судорожно воображала себе, что я ее потеряла.