Потом пошел посмотреть на результаты отбора Нечипоренко. Сначала поговорил с теми, кого забраковал «Ермак Тимофеевич», и правильно сделал: из нижних чинов, трое – безынициативные «немогузнайки», один еще ничего, головастый, но ходит с трудом – артрит. Подошел к оставшемуся – высокий, с усами, видна военная выправка, представился как отставной поручик Львов Евгений Михайлович. Уволен по ранению, полученному при взятии крепости Геок-Тепе отрядом генерала Скобелева, находился в колонне полковника Куропаткина (того самого, который вскоре возглавит Генштаб). На вопрос, что делает в Москве и откуда узнал об экспедиции, сказал, что служит в охране у одного из здешних купцов, сопровождает со своими людьми ценные грузы, ездит до китайской границы и обратно в Москву.
– Евгений Михайлович, а не помешают ли вам последствия ран ваших в дальней экспедиции? Насколько вы готовы к ней и почему выбрали сей путь?
– Александр Павлович, меня ничто в Москве не держит, семьи у меня нет, я и так «перекати-поле», а ранам этим более десяти лет, заросло все давно. Из рассказа моего хозяина я сделал вывод, что путь свой вы держите в Левант или Магриб[94]. С верблюжьими караванами по пустыне я ходил, в отряде Куропаткина их было восемьсот, почти столько же, как и людей, так что опыт таких походов у меня есть.
Ударили по рукам, положил я ему жалованья за экспедицию 700 рублей с моим снаряжением и продовольствием, выдал авансом 200 рублей, поручик расписался в получении и подписал бумагу о том, что он проинформирован об обстоятельствах похода, что в случае ранения, требующего лечения, получит от 100 до 500 рублей вспомоществования, в случае гибели – семья получает его трехкратное годовое жалованье, на что поручик ответил, что никого у него нет и никакого адреса он оставить не может.
Пригласил господ офицеров позавтракать, а всех прочих поблагодарил и отпустил. Потом принесли почту, в том числе конверт из Петербурга от капитана Главного Штаба Акинфиева и телеграмму от купцов Черновых. Черновы просили четыре пуда ТНТ. Позвонил в Купавну, там ответили, что на складе почти десять пудов, но из них восемь уже забронировано. Попросил оставить четыре пуда за мной (пока кто-то другой приедет, два пуда точно наработают) для постоянных партнеров и сообщить им о готовности – дал адрес конторы Черновых. Прошел в кабинет, вскрыл конверт от Акинфеева, попросив принести сюда кофе и бутерброды. К отчету прилагалось письмо, в котором капитан сообщал, что, оценив климат Абиссинии, он, по состоянию здоровья, не может принять участия в экспедиции. В связи с этим он подал рапорт генералу Обручеву, и рапорт был им принят. «Что же, – подумал я, – похоже, капитан зарубил себе карьеру, если у него, конечно, нет мощных покровителей». Посмотрел его кроки, Акинфеев рассчитал путь в 820 верст, по 40 верст ежедневного перехода с 10 дневками. Одна переправа через брод, достаточно сухой в это время года, корма в горах для мулов достаточно, фураж необходим только в пустыне на 7-дневный переход. Водопои есть приблизительно через два-три дня пути. Потом вернулся в гостиную к офицерам, вовсю вспоминавшим былые походы и нашедшим даже общих знакомых, пригласил их в кабинет обсудить план. Рассказал о нашей экспедиции поподробней, часть подъесаул уже слышал, но ничего, послушает еще раз. Потом показал выкладки, сделанные штабным. Поручик их сразу раскритиковал: во-первых, 40-верстный переход в пустыне для двух-трех больших караванов, движущихся в прямой видимости, невозможен, хорошо если будет 30 верст в день; второе – если будет сотня и более лошадей, то на водопое они выпьют всю воду, не оставив ничего для мулов, верблюды в этом случае как-то перебьются, но и им нужно «заправляться» вдоволь раз в неделю. Выход – двигаться тремя караванами с интервалом в дневной переход, при этом за сутки вода в колодце или копанке