Вот как, похоже, что и я сыграл свою роль в сборе компромата на великого князя Владимира Александровича в глазах брата. Не иначе эту многоходовку разыграли Михайловичи?[100] А я лишь был пешкой, которая, на свою беду, стремилась в ферзи, и ее надо было убрать с доски. Может, и подметные письма и резаные гужи – оттуда, подстава с гранатами – ведь точно его. Естественно, Владимир Александрович и без меня много где дров наломал и наследил, но вот то, что «юное дарование» затирал, то есть меня – в вину ему точно поставили. И правильно, неприятная личность, в нашей-то истории он, посетив больного брата в Ливадии, вышел и громко сказал в присутствии детей: «Молитесь, император безнадежен», ну ладно Николай, он уже большой был, на Алиске своей жениться хотел, хотя все равно по умственному развитию – ребенок (после этой вести побежал в парк «драться», то есть бросаться шишками). Больному туберкулезом уже четыре года Георгию – 25 лет. Но там же реально дети были: Ольге – 12 лет и она заплакала, Михаилу – 16 лет, но для него было шоком узнать, что папа́ умирает, а ведь император еще месяц жив был[101]. Теперь, может, история по-другому повернется, в пользу Михайловичей, а там один авантюрист Александр Михайлович, будущий «августейший пират», чего стоит!
Весь мой отряд в количестве 32 человек, вместе с подъесаулом Нечипоренко и собранным добровольцами грузом (лаборатория, ружья и их личные вещи), выехал в Одессу. Я дал телеграмму доктору Афанасию Николаевичу о сборе в Одессе, и о месте, куда должны прибыть он, его помощник и их оборудование. Перевел интенданту Титову тысячу рублей казенных денег для организации размещения и питания личного состава, пока они не встанут на довольствие. Также три тысячи из моих средств были вручены поручику Львову с той же целью, только питание тридцати человек добровольцев – под его ответственность.
Справили сороковины по деду, встретил там и отца того самого юноши, который ничего не умел, и спросил отца, что же он дитё свое на такое рисковое дело посылал, там ведь не прогулка, сгинул бы парень с концами. Отец ответил с поразившей меня прямотой, что жизни научиться – это как научиться плавать, там специально на глубокое место бросают: выплывет – молодец, не выплывет – судьба такая… Возразил, что там рядом человек есть, который за шкирку вытащит, а купец Воробьев мне в ответ: «Вот я на вас и надеялся, а раз не взяли – воля ваша». Ну что ты с такими людьми будешь делать, я ведь не пасти его сына еду.
Перед отъездом из Москвы всем добровольцам справили форму по моим эскизам, так что еще в Первопрестольной появление на вокзале взвода бородачей в форме оливково-песочного цвета с множеством карманов, перепоясанных широкими светло-коричневыми ремнями, в коричневых крепких ботинках и оливково-песочного цвета широкополых шляпах вызвало нездоровый ажиотаж. Хорошо, что выезжали поздно вечером, и фотокорреспондентов не было, зато они отыгрались вовсю в Одессе. Я сказал, что всем надо говорить, что мы экспедиция и едем в Ливию искать золотые копи египетских фараонов. Рабочие и уральцы были очень довольны формой, щупали и мяли ткань, говоря, что ей сносу не будет. Я-то знал, что будет, поэтому и на локтях куртки и на коленях брюк ткань была двойная и простроченная. Ткань была плотная, к сожалению, ни о какой джинсе в России еще слыхом не слыхивали, поэтому взял самый толстый и плотный хлопок, что нашелся в Москве. Брюки и куртка были свободного широкого кроя, по типу формы «афганки-песочки», которая и была взята за основу, только я не стал делать нарукавные карманы (все равно никаких индпакетов еще нет, как и индивидуальных аптечек с промедолом), а на брюках не было наружных боковых карманов, только внутренние. Форма шилась из расчета на 50 человек: дополнительно к тому, что выдано, были взяты на каждого вторые шаровары и по двое рубах с нагрудными карманами из хлопковой ткани примерно того же цвета. Шляп-панам было взято еще три десятка – мало ли унесет ветром, хотя на ней был подбородочный ремешок. С дедовых складов привезли шесть пудов ТНТ в круглых шашках и два пуда СЦ, упакованного в пакеты из вощеной бумаги, а затем в матерчатые мешки по фунту. Взяли три штуки «царьградского шелка» – все, что осталось, штуку сукна и шесть штук разного ситца на показ и подарки. Все было уложено во вьючные ящики, сколоченные добровольцами.