— Да так, без особых проблем, с хищниками не встречались, там сейчас пасутся степные мамонты, всех саблезубых кошек разогнали, — я целую Ладу в тёплые губы.
— А с Разломом что?
Я не стал юлить, говорю прямо: — Вода уходит, Аскольд уверен, через месяц оголится дно.
— Какой ужас, — Лада крепче прижимается к моей груди. — Что же делать? — она заглядывает в глаза, и я невольно вздыхаю, но тут же пытаюсь её ободрить: — Мы их сожжём, будем готовить термитную смесь.
— Здорово, — тихо произносит жена, но затем спрашивает: — А её сложно делать?
— Аскольд будет лично контролировать процесс. А он, если за что-то берётся, доводит до конца, ты же знаешь.
— Это так, но жёсткий он очень, — грустно произносит Лада, — а ведь какой он, в той жизни, был мягкий человек.
— Никогда он мягким не был, — усмехаюсь я, — просто мы его тогда ещё не знали.
— Всё-таки, как это плохо.
— Сейчас мне будет плохо, — я демонстративно повёл носом. — Что у нас на обед?
— Пироги с зайчатиной, Ярик настрелял, и морс из лесных ягод.
— Вот так, бате некогда охотиться, так родной сын нас едой снабжает, — улыбаюсь я, — а к вечеру рыбу принесёт, сказал, сам её приготовит.
— Ты его видел?
— На озере.
— С Лизой? — догадывается Лада.
— Хорошая девочка, — киваю я, — они вместе придут.
— Надо мёд в сотах из подвала достать, — засуетилась жена.
— Подожди, до вечера ещё далеко. А чья она дочка?
— Это из новых переселенцев, они года три жили в излучине реки Альма. Там было несколько небольших поселений, да на них наткнулись охотники за рабами, полгода отбивались от их набегов, большую часть хозяйств разорили, многих людей пленили, а родители Лизы успели податься к нам.
— Всё верно, в одиночку не выжить, — нахмурился я и с горечью думаю, а ведь с Виленом Ждановичем придётся заключать, хоть и временный, но союз, и это, вместо того, чтобы идти на него войной. Как это претит моей душе, но когда речь идёт вообще о существовании людей, приходится расставаться со своими принципами… на некоторое время. В любом случае, когда придёт час, огнём сожгу его город, никого не пощажу!
На улице зацокали подковы, Шпора отпал от своей кормушки, оголив крепкие зубы, призывно заржал, он учуял своего друга… не соплеменника, а человека. В этом мире он любит только меня и Семёна. Моего друга все животные обожают и мой жеребец не исключение, с остальными он или откровенно враждует или терпит, вот такой у меня доисторический коник.
— Семён зачем-то пожаловал, — не поворачивая головы, произношу я, — вроде расстались недавно.
Лада выглянула из-за моего плеча: — Семён, привет! — радуется она.