Развитием мемориального законодательства стало изменение в 2020 году российского Основного закона. Внесение в Конституцию России статьи 67.1 явилось символическим шагом, приравнявшим историческое высказывание к политическому действию. Эта статья гласит: «Российская Федерация чтит память защитников Отечества, обеспечивает защиту исторической правды. Умаление значения подвига народа при защите Отечества не допускается». Понятие «историческая правда», конечно же, взято не из арсенала историков: это политическая проекция желания поддержать единственный нарратив прошлого, однозначность языка, с помощью которого осуществляется политическая коммуникация в России.
Сосредоточенность российских политиков на исторических примерах в их публичных выступлениях и текстах означает не опору на историю, а попытку подчинить ее своим сегодняшним задачам. Эта ситуация очень точно соответствует определению презентизма в работах Франсуа Артога, таким образом включая российскую ситуацию в мировой контекст «использования истории». Особенность России состоит именно в отказе от развития языка политики, место которого заняла история.
Нельзя не отметить и разрушающее воздействие современной политизации на представления россиян о своем прошлом. Постоянно проводя аналогии между современными событиями и прошлым, политики добиваются не только изменения в нужном им ключе представлений о современности, но и заставляют людей переносить свои сомнения в однозначности современных оценок на события прошлого. Так, можно предположить, что в результате бездумного использования в антиукраинской агитации резонирующих понятий Великой Отечественной пострадала именно память о той главной войне.
Без развития особого, отдельного от истории языка разговора на политические темы ситуация вряд ли изменится. В этом контексте роль исторического образования состоит в восстановлении дистанции между «сегодня» и «вчера», возвращении прошлому его автономии, а исторической науке — права на ее язык.
Использование истории как языка разговора о политике привело к серьезным проблемам для историков, продолжающих анализировать прошлое в рамках своих профессиональных конвенций, которые для окружающего мира тоже звучат как рассуждения о политике. При этом сами историки не воспринимают свое предметное поле как язык. Оно видится им скорее как диалог с прошлым.
Государство, а точнее контролирующая его политическая группа, недвусмысленно заявило о своем праве на контроль над историческим нарративом. Нетрудно увидеть, что под обвинение в «распространении заведомо ложных сведений о деятельности СССР в годы Второй мировой войны» из закона о запрете «реабилитации нацизма» могут попасть историки, чьи труды подвергают сомнению устоявшиеся представления о войне. Поскольку науки без сомнений не бывает, можно сказать, что изучение Второй мировой войны оказалось в сегодняшней России затруднительным. Подтверждение этим опасениям не замедлило появиться.