У россиян не было ни комиссии по национальному примирению, ни трибунала для палачей. В результате, как показал в своей книге «Кривое горе» Александр Эткинд, последствия ГУЛАГа до сих пор не изжиты российским обществом, они сохраняются в культуре и науке, в отношениях между людьми и людей с государством[194].
Денис Карагодин предложил свою форму выяснения отношений с прошлым: личное расследование и личный иск по поводу гибели прадеда. Это конкретная судьба, а не сухая статистика. Сейчас на сайте Карагодина выложены десятки архивных документов, указывающих на всех участников «дела» его прадеда — от генсека ВКП(б) до конкретных палачей, нажимавших на курок.
Внучка одного из упомянутых Карагодиным людей, обнаружив эти документы, попросила прощения у потомков репрессированных. Через шесть лет после начала расследования, в марте 2021 года, сын другого сотрудника НКВД, раскрытого на сайте Карагодина как соучастник расстрела, подал на него жалобу в Следственный комитет, обвинив в клевете на отца и в разглашении персональных данных. Общество тоже разделилось по отношению к этой инициативе. Кому-то обнародование документов представляется дорогой к гражданскому конфликту между потомками жертв и палачей. Кому-то — установлением истины и путем к гражданскому миру.
Денис Карагодин выбрал юридический способ обращения к «трудному прошлому» нашей страны. Эти страницы истории СССР отсутствовали в публичном обсуждении вплоть до XX съезда ВКП(б), состоявшегося в 1956 году, когда Хрущев докладом о культе личности Сталина открыл возможность для создания нарратива невинно осужденных.
Потребовалось полтора десятилетия и новые политические «заморозки», чтобы из этого нарратива вырос более жесткий, описывающий весь СССР как преступное государство. В 1973 году Александр Солженицын опубликовал на западе свое «художественное исследование» советской лагерно-тюремной системы 1918–1956 годов «Архипелаг ГУЛАГ», создавшее мощный образ репрессий, ставших основой советского государства. Писатель мог опираться только на собственный опыт и на свидетельства знакомых, что позднее дало повод критикам книги обвинять его в преувеличении количества жертв красного террора. Книга тем не менее создала альтернативный официальному нарратив истории СССР, который и сегодня служит средством политической мобилизации, но даже почитатели Солженицына признают в ней именно художественное, а не документальное исследование.
Документальное исследование советских репрессий стало возможным только в перестройку, когда было основано историко-просветительское общество «Мемориал», занявшееся, в частности, архивной работой по установлению имен жертв репрессий. В 1980-е годы десталинизация происходила в медиа и среди активистов и многим казалась родом пропаганды: журналисты писали о репрессиях, «Мемориал» собирал документы о репрессированных, но в основном сограждане оставались лишь «потребителями» информации, которой к какому-то периоду «наелись» (так нас, во всяком случае, уверяют противники возвращения дискуссии о советском прошлом).