Я сужаю глаза.
— Потому что твой отец только что трахал меня. Тебе действительно нужно спрашивать? Хочешь, я нарисую тебе картинку?
Он смотрит на мою сумку, и я практически вижу, как крутятся шестеренки в его хорошенькой головке.
— Зачем ты носишь с собой сумку, чтобы сходить в туалет? — спрашивает он, снимая сумку с моего плеча.
Он расстегивает молнию на сумке, в которой теперь нет ничего, кроме сменной одежды и большой упаковки тампонов максимального размера.
— Потому что у меня месячные, придурок, — говорю я. — Ты бы предпочел, чтобы я носила с собой эту огромную коробку "Тампакса", чтобы твои братья видели? — я протягиваю руку и вырываю коробку из сумки, размахивая ею перед его лицом. — Я могу только представить, с каким удовольствием они будут шутить по этому поводу.
Казалось бы, удовлетворенный моей историей, но все же не счастливый, он бросает сумку обратно мне, и я хватаю ее, прежде чем она падает на землю. Он поворачивается на пятках и уходит, его задница выглядит очень хорошо в этих обтягивающих боксерах.
Я проскальзываю обратно в комнату, которую делю с Дорнаном, не разбудив его, и сажусь на плетеный стул на балконе, на улице жаркий, но терпимый ночной воздух.
Я сижу и жду, когда взойдет солнце и начнется мой день расплаты.
***
Дорнан просыпается в тот момент, когда начинает всходить солнце, мир купается в жутком оранжевом сиянии, наполовину темнота, наполовину свет. Я наблюдаю со своего места на балконе, как он одевается, быстро и эффективно. У него даже есть подходящая кобура для пистолета, которую он носит на груди поверх простой черной футболки, с пистолетом под каждой рукой. Сверху кожаная куртка - простая, я полагаю, потому что они собираются использовать элемент неожиданности - и он одет, чтобы убивать.
Жаль, что умирать придется именно ему.
Он выходит на балкон, и я встаю со стула, чтобы поприветствовать его.
— Доброе утро, малышка, — говорит он, наклоняет голову к моим губам и берет то, что считает своим.
Я встаю на цыпочки и целую его с огнем. Я целую его с яростью. Я целую его с каждой унцией чувств, оставшихся в моем теле. Мне приходится останавливать себя, чтобы не прикусить его язык и не попробовать его кровь.
Он тяжело дышит, когда наконец отстраняется от меня, на его губах играет коварная ухмылка.
— Черт, Сэмми, — говорит он, вытирая пальцем нижнюю губу. — Если бы я не знал лучше, я бы сказал, что ты хочешь съесть меня живьем.
Я мрачно улыбаюсь.
— Что-то вроде этого, — отвечаю я.
Он сжимает мою задницу в последний раз и отступает назад, заправляя прядь волос мне за ухо. Это непривычный жест для такого человека, как он, и у меня немного ноет в животе от его нежности, пусть и мимолетной.