— Ты уже не девочка, так что давай веди себя как взрослая женщина! А судя по твоей реакции, тебе лучше вообще сюда не возвращаться.
Каждое слово разило словно острый кинжал, погружавшийся в ее нежную, но утратившую жизнь плоть.
— Нам лучше больше не видеться, — подвел итог Венсан.
Финальная эстакада[3].
Мириам медленно шагнула назад; ее шатало.
Венсан, не пошевелившись, смотрел, как она уходит.
Она села в машину, но, чтобы тронуться с места, ей пришлось несколько раз включать зажигание.
Наконец она исчезла за поворотом дороги, и он вернулся в дом.
— Что это было? — тревожно спросила Серван.
— Ничего.
— Еще!
Бертиль открыла бутылку «Гленфиддика».
Хозяйка бистро выглядела лет на шестьдесят, кругленькая, обходительная, настоящая ласковая мамаша. Однако в этот вечер она была очень встревожена; уже давно она не видела, чтобы Лапаз, словно магнит, прилип к стойке ее бара… Наполнив его стакан, она бросила туда три кусочка льда.
В первый июньский день солнце на небе стремительно клонилось к закату. Венсан закурил и одним махом опрокинул стакан виски.
— Еще, — пробормотал он.
Бертиль вздохнула:
— Что с тобой случилось, звезда моя?
— Не твое дело! Налей мне еще…
— Да ты и так уже пьян в стельку!
— И что? Налей-ка мне лучше еще стаканчик…
Она безропотно подчинилась. Нет смысла добавлять лед, он не успевал растворяться. Новый стакан Венсан выпил не так быстро. Он не был пьян; чтобы потерять человеческий облик, ему требовалось гораздо больше.
Забыть.
Этот день мог бы стать отличным. Ничего особенного, просто отличный день.
Спокойное, одинокое утро. Подъем в семь часов, завтрак на террасе с первыми лучами ослепительного солнца.
А потом все рухнуло.
Он разжал левый кулак и с тоской взглянул на измятый клочок бумаги, где он написал свой номер телефона. Оторванный наспех угол бумажной скатерти.
Запятнанный кровью.
Позвони мне, когда захочешь.
Он сделал знак Бертиль; та уже не пыталась отговорить его пить.
— Оставь мне бутылку, — излишне отчетливо попросил он.
Она заткнула пробкой бутылку виски двенадцатилетней выдержки и поставила ее на барную стойку. Венсан не отрывал взгляда от клочка бумаги. От чертова клочка бумаги.
Клочка, который Мишель швырнула ему в лицо.
— Он валялся рядом с ней, когда я обнаружила ее… Полагаю, это ты написал?
Лицо, обезумевшее от горя, слова, ранящие сильнее любого оружия.
Слова, которые он так хорошо умел использовать, чтобы завлекать свои жертвы, а потом добивать их.
Нет, он не убийца, как назвала его Мишель. Назвала громко, на крике:
— Ты мерзавец! Эгоист… Убийца!
Нет, он не убивал Мириам. Не держал лезвие, перерезавшее вены на ее тонких запястьях.