Молитва яйца ганцера окончательно разжалобила Марвина. С глазами на мокром месте, с дрожащими надкопытными щетками он раскрыл сеть и освободил пленника. Яйцо ганцера откатилось совсем недалеко и замерло, явно опасаясь подвоха.
– Вы… в самом деле меня отпускаете? – спросило оно.
– В самом деле, – ответил Марвин. – Не гожусь я для такой работы. Пойду в лагерь, и что бы там ни сделали со мной, в одном я уверен: собирать яйца ганцера больше не буду.
– Хвала Всевышнему! – тихо воскликнуло яйцо ганцера. – Немало странного повидал я на моем веку, но похоже, что рука Провидения…
Гипотезу яйца ганцера, относящуюся к категории интервенционистских софизмов, прервал зловещий треск кустов. Марвин резко обернулся, мигом вспомнив об опасностях планеты Мельде. А ведь его предупреждали! В отчаянной спешке он схватился за бластер, успевший запутаться в сети. Неистовым рывком Флинн освободил оружие и услышал предостерегающий вопль яйца ганцера…
…И взмыл над землей. Бластер кувырком улетел в кусты. Уже через миг Марвин уставился в черные глаза-щелки под бронированным лбом.
Взаимные представления были бы излишними. Флинн моментально понял, что повстречал матерого хищного ганцера и что эта встреча произошла при самых неблагоприятных обстоятельствах. Свидетельства злого умысла – если таковые и требовались – были налицо. Это и проклятая сеть, и предательские темные очки, и щипцы, в чьем предназначении ошибиться невозможно.
И все это загораживали могучие челюсти гигантского ящера, едва не касаясь шеи Марвина. В глаза бросились три золотые коронки и временная фарфоровая пломба на коренных зубах.
Флинн попытался высвободиться. Ганцер усмирил его лапой, большущей, как седло яка; когти размером со щипцы для льда безжалостно впились в золотистую шкуру. Во всю ширь распахнулась слюнявая пасть – и двинулась к голове Марвина, чтобы проглотить ее целиком…
И вдруг время остановилось!
Марвин видел над собой полуразинутую пасть, полумигнувшие налитые кровью глаза, всю эту огромную тушу, вмиг охваченную непонятным и неумолимым окоченением. А рядом деревянной копией самого себя застыло яйцо ганцера.
Замер на полупорыве и ветер. В позах сопротивления ему были застигнуты деревья, а меритейский сокол в полуполете неподвижно повис, точно подвешенное на проволоке чучело.
Даже солнце прекратило свой вековечный бег!
И посреди этой невероятной немой сцены Марвин с душевным трепетом следил за единственным движением в воздухе, имевшим место в трех футах над его головой и немного левее.
То, что поначалу крутилось как пыльный чертик, теперь росло, ширилось, утолщалось в основании и раздувалось наверху. Увеличивалась скорость вращения. Фигура обретала плотность.