Опять никакого отклика. «Ладно, – подумал Вальдес, – попробуем отвлечение на абсурдную ситуацию».
– Глянь-ка! Глянь вон туда! Там на ветке три птицы, у одной в глотку всажен нож, а в когтях зажат скипетр, и все же она поет веселей, чем остальные! Что ты об этом думаешь?
Марвин ничего об этом не думал. Ничуть не обескураженный Вальдес попытался растормошить друга при помощи жалостливого самообращения:
– Вот что я тебе скажу, приятель. Посмотрели врачи на мою кожную сыпь и говорят: никак пандемическая пиодермия! Даже срок отмерили: двенадцать часов, а потом все, покончу счеты с жизнью и усну вечным сном. Но хочешь знать, как я намерен потратить эти последние часы? Первым делом…
Молчание. Тогда Вальдес вооружился крестьянской философией:
– Марвин, простые земледельцы – народ мудрый. Знаешь, как они говорят? Сломанным ножом хорошего посоха не вырежешь. Наверное, не стоит тебе забывать об этом…
Но сокрушенный горем Марвин счел, что не стоит и запоминать. Вальдес переключился на гиперстразианскую этику и процитировал «Тимомахейский свиток»:
– Ты считаешь себя раненым? Но пойми: самость цельна, неизъяснима и не подвержена внешним воздействиям, а следовательно, ранена может быть только рана. И это исключает участие боли – явления внешнего, а значит, чужеродного как для телесного, так и для духовного в человеке.
Марвина и этот довод оставил безучастным. Вальдес окунулся в психологию:
– По Штейнмецеру, утрата любимого человека – не что иное, как ритуальная реконструкция утраты «себя фекального». А значит, когда мы оплакиваем тех, кто нам дорог, мы на самом деле сокрушаемся из-за необратимой потери собственных фекалий. Забавно, не правда ли?
Но и теперь Вальдес не пробил глухую стену пассивности.
Меланхоличная отрешенность от мира людей казалась несокрушимой, и это впечатление лишь окрепло, когда в один прекрасный день прекратило тикать кольцо – никакая не угроза жизни, а всего лишь безобидное предостережение Мардуку Красу от его подопечных. Марвину больше не приходилось ждать, когда голова разлетится на куски.
Но даже столь щедрый подарок судьбы никак не повлиял на его настроение – оно осталось бесцветным, как у робота. Флинн лишь заметил – опять же с безучастностью автомата – факт попытки оказать ему помощь, как замечают, что солнце спряталось за облаком.
Похоже, ничто не могло его пронять. И у Вальдеса наконец иссякло терпение.
– Марвин, ты не человек, а чертов геморрой!
Ругань тоже не возымела действия. И Вальдесу, и добрым жителям Сан-Рамона поверилось, что бедняга совершенно потерян для общества.