Народу в доме набилось и впрямь не продохнуть. Одни выходили, другие входили, в дверях кишело, как в развороченном муравейнике. Всем хотелось поближе взглянуть на утопленника. Некоторые были в рабочем, как пришли с поля, а иные с граблями да лопатами.
Бабы, утирая фартуком глаза и всхлипывая, рассказывали, как было дело, указывали даже место у колодца, откуда Тоадер сорвался. Давно им пора было возвращаться домой, ставить на огонь мамалыгу, кормить вернувшихся с поля работников, а они все стояли, все не уходили. Все тараторили и тараторили, наперебой рассказывая, когда встретили Тоадера в последний раз, да что он сказал, да как поглядел, да какой у него был вид.
— Вот и преставился, бедолага, упокой его душу, господи! Отмаялся, так сказать… Нелегкая ему жизнь-то выпала…
— И Тодорике без него худо придется, — пожалела свою родственницу не то племянница, не то крестница. — Не было у ей счастья с ним… Да разве с таким и будешь счастливой? Мужик он был, прямо скажем, никудышный… Никчемный был мужик… Чудила-мазила, за что ни возьмется, все у него наперекосяк выходит… Не повезло Тодорике с ним…
— А теперь что, легче ей будет без него?.. Какой ни на есть, а все же мужик в доме. Бедная Тодорика! Как случилась беда, она вроде каменная сделалась. Стоит, не шелохнется… и в обморок…
— Что тут скажешь? Горе большое без мужа остаться. И как же не горевать, хотя мужик и впрямь никчемный… — поддержала баба с толстыми, как бревна, ногами.
Двоюродная сестра Тоадера слушала, слушала и не выдержала:
— Горюет она, как же! Об том горюет, что не на кого будет хомут вешать, за плугом да бороной ходить… Вот об чем она горюет!..
— Ну работник из него тоже был не ахти… Не больно он к работе был охочий…
— Больно не больно… Дело свое делал справно. Пойди еще такого поищи, кроткого да покладистого…
— Да, уж обе хороши бабы эти, — вмешался в разговор какой-то старик, тершийся поблизости. — Ведьмы они пакостные! Обеих бы связать одной веревкой да на суку повесить… Это они его в колодец пихнули… ежели и не прямо пихнули, так довели до того, что наложил мужик на себя руки. Они обе виноватые! Ох, будь я жандармом, нагайкой бы, нагайкой взгрел обеих, враз бы поумнели.
— Ладно тебе, умник нашелся…
*
К воротам подошел священник.
Народ расступился, образуя коридор, как в церкви во время службы, когда ходят с кадилом, и батюшка прошел беспрепятственно до самого дома.
В сенях он спросил у столпившихся тут баб:
— Где он?
— Там, батюшка.
Войдя в горницу, священник перекрестился.
— Упокой его душу, господи! — произнес он.