Сошлась родня покойника со всех холмов Кымпии, широкоплечие крестьяне с разными лицами, по-разному одетые.
— Недавно прихожу я к нему, — рассказывает сосед. — Время вечернее, сидит он в сенцах, ест хлеб с салом.
«Присаживайся», — предлагает. Сажусь я, слово за слово, я и говорю ему: «Прохудился у меня хлев».
А он: «Приду, погляжу, что у тебя стряслось».
На другой день, гляжу, а он в дверях стоит. Мешок со струментом за спиной.
«Давай, говорит, поглядим, что у тебя там с хлевом».
Пошли. Обошел он его со всех сторон. Оглядел. Долго глядел и говорит: «Хм…» Потом еще раз обошел вокруг, измерил от угла до угла, а стены чуть не падают, боюсь, как бы совсем не завалились, скотину не пришибли. Укрепил он их железными скобами, с боков подпер стояками, еще камнями привалил, чтоб крепче держались, не елозили. И позвал меня поглядеть на работу. Глянул я: стоит мой хлев прям-прямехонек, как луч.
«Сколько с меня стребуешь?» — спрашиваю его.
Он этак призадумался. Улыбнулся, как бы прикидывая, сколько спросить, а потом и говорит:
«Денег с тебя все одно не спросишь, их у тебя нету, а от благодарности у меня и самого чердак скоро проломится. Вот ежели, говорит, табачком угостишь, то накладу тебе не будет».
Крестьяне угрюмо качают лохматыми головами.
— Правда, ей-богу, так и сказал: «Угости, дескать, табачком». Ну, я, само собой, послал за водкой, поставил на стол хлеб и сало, уважил его честь по чести.
— Большой был мастер!
— Большой! Ничего не скажешь.
— И человек бывалый…
— Бывалый… Ко всякой нации подход имел…
— Вот оно как! Был, да весь вышел!..
— И нам не век вековать, от смерти заговору нету.
…Изнылась, изболелась у матери душа. Чувствует она, надо что-то сказать скорбящему сыну, что сидит, обхватив голову руками.
Усаживается она рядом с ним на скамейку и, утирая сухие глаза платком, рассказывает:
— Хоть бы болел он долго, как другие… годами… так нет же… Ни одного денечка не полежал в постели…
Позвали его намедни строить дом к этому, как же его, Крецу… В понедельник дело было, а во вторник, гляжу, после обеда приходит он домой. Думала я, забыл он что из инструмента. Полезет на чердак доставать, а он на крылечко присел, сидит…
«Что с тобой?» — спрашиваю.
Сидит молчком, не отвечает. Только руку к груди приложил, показывает: болит, мол.
Я говорю: «Бог с ней, с работой, оставайся дома. Еды у нас, слава тебе господи, хватает. Оставайся, отдохни».
В среду он весь день бродил по двору в тулупе. Места себе не находил.
Все бродил, бродил, все смотрел, смотрел… Забеспокоилась я: что с ним?.. Увидел он топор, поднял, отнес в сарай, припрятал, лестницу к навесу пристроил, привязал…