Человек протяжно вздохнет.
— …екому их …одрезать… — И, помолчав, грустно спросит: — А как там мои?
— Видала сегодня твою старуху. Все те же на ней стоптанные сапоги, что и в прошлом году. Дров в доме нету, и привезти некому. Забывчивы люди к добру, все хуже и хуже становятся.
Так скажет мышь, глубоко вздохнет и добавит:
— Плохо бабе одной приходится. Слышит она лишь звук собственных шагов… Плохо!
Вспомнится человеку, что хлев он не достроил, налоги не все выплатил и пшеницу с осени не засеял, не успел.
Кабы не перебрался он на новое жительство свое, все сталось бы по-другому. Не приходилось бы Настасье торкаться за помощью то в одну избу, то в другую.
И опять человек протяжно вздохнет.
— Не горюй, — станет успокаивать его мышь, угадав его мысли. — Беда за человеком следом ходит…
Умолкнут они. Надолго умолкнут. Проникнется этим черным молчанием и земля вокруг, лишь изредка сверху будут доноситься порывы ветра.
— Слышь, какая зима лютая выдалась?
— Слышу, — скажет мышь и начнет раздумчиво: — Знаешь, что пришло мне на ум? Хорошо, что ты здесь. Там понадобился бы тебе теплый кожух, а здесь, под этой земляной шубой, тебе и мороз нипочем. Говорят же, нет худа без добра.
Человек ничего не ответит.
— Ни крошечки хлеба нету в доме нынче, все оголодали. Весь день билась я сегодня с этим мерзлым корнем, другого-то ничего нет. А уж жесток он! К старости, когда совсем остаешься без зубов, какая же это еда, — одна маета!.. Нет, что ни говори, а хорошо, что вовремя прибрал тебя господь…
Человек опять ничего не ответит.
— А-а-а!.. Как спать хочется! Поздно уже, видать… Заснул ты, что ли?..
*
Покойник лежит на кровати, застеленной разноцветными шерстяными ковриками; обряжен во все лучшее, что есть в доме.
Сверху накрыт белым домотканым полотном, в головах и в ногах у него мерцают свечи из темного воска, на груди лежит серп.
Учитель сидит на лавке у изголовья.
Полотно откинуто, и сын видит, как бледен отец, намного бледнее обычного, извела, иссушила его болезнь, кожа на лице стянулась, разгладилась, обнажая скулы; светлые, будто посеребренные инеем, усы встопорщились.
В полуоткрытых глазах горят два страшных, мертвых огонька.
Сидящему у изголовья сыну кажется, что отец вовсе не умер, а лишь уснул. Вот-вот откроет он глаза, встанет и спросит, как обычно спрашивал, просыпаясь после летнего полуденного сна:
— А мать где?
Сидящая в изножье мать уже все слезы выплакала. Старая, сгорбленная, она похожа на ржавую согнутую скобу, одним острием вбитая в землю, а другим притороченная к умершему.
В доме полно народу, на передних лавках сидят мужчины, а женщины ютятся сзади, по углам, словно прячутся за спины мужчин.