Ливадэ прикрыл глаза, силясь задремать. И даже, кажется, задремал, но хлопнула в коридоре дверь, и он вскочил как ошпаренный. Сон больше не шел, Ливадэ лежал впотьмах, будто зарытый в землю, устремив глава в потолок.
В коридоре послышались шаги, голоса, стук дверей. «Ужин», — подумал Ливадэ.
В столовой давка, гомон, шум, потом все толпой отправятся гулять по главной улице.
Есть ему совсем не хотелось, а вот пройтись, может, было бы и неплохо. А то от лежания только слабеешь.
Решившись, он резко вскочил, как делал обычно ранним утром в нетопленой комнате. Наклонясь за ботинками, он вдруг почувствовал, что головная боль, не отпускавшая весь день, переливается в лобные пазухи, заполняет виски. Она была такой сильной, эта боль, что пришлось ухватиться руками за край кровати, иначе бы она его опрокинула.
Дрожащими руками быстро-быстро принялся он одеваться. Потом все стало ему безразлично и даже противно. Он сидел на краю кровати, наполовину обутый, натянув на спину одеяло. Руки лежали на коленях бессильными мертвыми ветвями.
Попробовал лоб: пылает.
Вздохнул глубоко-глубоко, глубже некуда, повязал галстук и вышел.
Еле-еле дотащился он, спустившись по ступенькам, до нижней двери, все вокруг качалось, ходило ходуном, пришлось вернуться обратно в комнату. Погасив свет, он растянулся на кровати.
Вернулся Мурешану, открыл дверь, щелкнул выключателем и сказал:
— Ну и духота у нас. А ты так и лежишь? Всерьез, что ли, разболелся?
— Не знаю. Что-то нехорошо мне.
— Схожу доложу начальству, только вот окно приоткрою.
Комендант общежития, толстый, кособрюхий, пыхтя и отдуваясь, забрался на второй этаж. Кровать Ливадэ качнуло, и он понял, что комендант близко.
У коменданта, что, впрочем, не редкость — со многими комендантами студенческих общежитий такое случается — был брат, и преподавал он в университете. Слава брата-профессора осеняла крылом и коменданта, а толщины и солидности у него и своей хватало. Студентам он был отец родной, особенно старшекурсникам, а тем более с медицинского отделения, и называл их не иначе как «коллеги», а молоденьких запанибрата на «ты».
— Что это ты, Ливадэ?! Богатырь, и здрасьте пожалуйста! Силач — и вон что вытворяешь. Залег в постель и болеть надумал.
Комендант тараторил и причмокивал языком, как принято у парней с фабричных окраин.
— Да нет, нет, ничего особенного, — пробормотал Ливадэ, отводя глаза.
Комендант подмигивал, его багровое, налитое кровью лицо, увенчанное седым хохолком волос, торчавшим над сдавленным лбом, словно заяц на пригорке, — это пухлое лицо, седой хохол и живот, казалось, смеялись.